У любви не всегда красивое лицо

Я махнул головой и понял, что стою и смотрю на Густава уже несколько секунд.

– Что это?
– я кивнул на родинку. Мальчик сначала непонимающе нахмурился, а потом на его лице вдруг появилось выражение благоговения.

– Ах, мама говорит, что это мое отличие от всех, мой знак…

– Твой знак? – непонимающе переспросил я.

– Да, она сказала, что нам дарует их Бог.

Я взглянул в глаза ребенка, такие насыщенно зеленые глаза с длинными ресницами, и вновь увидел в них себя. Кристин, моя любимая Кристин, если это мой сын, то я никогда тебя не покину, даже если ты будешь прогонять меня - я всегда буду с тобой…

– Мистер Эрик? Я помылся.

– Тогда пора в кровать… – я постарался отогнать эти мысли хоть на время, но они снова и снова возвращались ко мне.

Я натянул на ребенка одну из моих рубашек и уложил в постель. Как бы я хотел, чтобы он был моим! Это ведь моя кровь, моя плоть, кусочек моей души… И я больше никогда не был бы одиноким. Он ведь такой талантливый и такой красивый. Я бы сделал его мастером своего дела, я был бы его учителем, и он был бы моим сыном.

Но это глупые мысли, Эрик, забудь! Он не может быть твоим. Ты провел с Кристин одну ночь, всего одну ночь, хоть и это и была самая лучшая ночь в твоей жизни. Но подумай - с Раулем она была четыре года, и тут даже и говорить не о чем – это его сын.

Я почувствовал, как на меня нахлынула волна ревности. Везет же таким ублюдкам, как он. И чем он заслужил это счастье?.. Я укрыл ребенка одеялом и поднялся на ноги:

– Отдохни, Густав, завтра мы навестим твою маму.

Я задул свечи и, спустившись вниз, сел на ступеньки. Была уже глубокая ночь, а спать вовсе не хотелось. Я просто сидел и ощущал всеми фибрами души, как меня гложут тяжелые мысли о судьбе моей любимой женщины. Как она? Что с ней? Я сижу здесь, как истукан, и жду непонятно чего, а она, возможно, сейчас умирает. Или уже умерла… Черт, о чем я думаю?!

Не выдержав, я вскочил на ноги, взял плащ и вышел на улицу. Меня встретила предзимняя прохлада и пустота. Везде царило безмолвие. Никого вокруг не было. Я вдохнул глубже и стал медленно ходить по улице. Если я еще хоть минуту проведу наедине с собой, то умру от тоски…

Я и не заметил, как ноги сами привели меня к больнице. Но, оказавшись на пороге госпиталя, я вновь ощутил, как в душу заползает страх. С одной стороны - мне не терпелось зайти внутрь и поведать Кристин, узнать, как она и что с ней. Но с другой… я боялся заходить, боялся услышать то, что ей стало хуже.

«Конечно, с ней все хорошо, иначе и не может быть» - успокаивал я сам себя, сжимая кулаки и стараясь прогнать нелепые мысли.

В больнице было тихо в столь поздний час, а коридоры пустынны: ни врачей, ни пациентов. Почти весь длинный коридор освещал только один настенный светильник, так что передвигаться можно было только практически на ощупь. Ну и отлично, мне же не нужно, чтобы меня кто-нибудь заметил.

Тенью проскользнув мимо регистратуры, я оказался перед палатой моей Кристин и замер. Что я там увижу? Вдруг ее уже и нет, а койка пуста?.. Тряхнув головой, я нажал на ручку и вошел. И сразу мне стало легче, так как она была здесь, она боролась за свою жизнь.

Кристин лежала с перебинтованной головой и тяжело дышала. Я медленно опустился на колени перед ее постелью и сплел свои пальцы с ее пальцами. Она даже не шевельнулась, ее глаза были по-прежнему закрыты, а дыхание тяжело вырывалось с ее груди. Я закрыл глаза, потому что физически не мог этого видеть, не мог видеть ее такой сломленной и беззащитной, не мог вынести ее боль.

Бедная, бедная Кристин… Когда-то она так меня навещала, и мне ли не знать, как отвратительно в больнице, когда тебя пичкают лекарствами и уколами. И во всем этом виноват твой муж! Эта сволочь Рауль! Надир все-таки сообщил в полицию, и они уже начали его искать. О, я надеюсь, они поймают и накажут этого ублюдка, иначе я сам лично затяну на его шее пенджабскую удавку!..

При мыслях о Рауле я сжал зубы и взглянул на Кристин. Он не заслуживает её. И никогда не получит её вновь. Если раньше я оставался в стороне - то теперь этого не будет. Это избиение стало последней каплей. Больше никто не посмеет причинить моей Кристин вред. Никто.

Я сжал её руку и прижал к губам, а затем вдруг почувствовал, как она в ответ тоже легонько сжала мою. Я задохнулся, мое сердце бешено забилось от радости, когда она приоткрыла глаза и немного повернула голову, чтобы видеть меня. Ах, Кристин, даже после стольких мук, которые тебе пришлось вынести, ты выглядишь прекрасно, мой утомленный Ангел…

– Кристин, - прошептал я, не отпуская ее руки.

– Эрик… Чт-что ты тут делаешь? – ее голос звучал глухо и очень тихо.

– Ты ведь в больнице, - сказал я, - я не мог не прийти… Как ты себя чувствуешь?

– У меня болит голова… – простонала Кристин и прикрыла глаза.
– Сильно.

– Ну, было бы странно, если бы она после всего произошедшего не болела… – я запнулся, а потом осторожно спросил: - Это Рауль?

Веки Кристин дернулись, и она снова открыла глаза. Теперь там читалась не только физическая боль, но и боль души и сердца.

– Д-да… Я… Я сказала ему, что он должен относиться ко мне лучше, если не хочет меня потерять… Он избил меня… Он… Он чудовище… Я… Я не хочу его никогда видеть… Мне было так страшно и ужасно больно…

Если бы ты знала, как мне сейчас больно, мой ангел!.. Больно за то, что не уберег тебя, за то, что оставил одну в тот момент, когда ты во мне так отчаянно нуждалась… Я убрал прядь волос с ее лица и ободряюще улыбнулся:

– Кристин, никто больше не посмеет причинить тебе боль, ты меня слышишь? Тем более он. Я не позволю. За ним охотится полиция, его ждет строгое наказание, уж я то позабочусь! – я прервал свою пламенную речь и с беспокойством посмотрел на нее.
– Ты так бледна, Кристин…

Я осторожно присел на краешек кровати, стараясь поменьше прикасаться к ней, чтобы не причинить ей боли. Моя рука все еще сжимала ее пальцы, а потом Кристин вдруг прижалась щекой к моей ладони и закрыла глаза:

– Эрик… Я так рада, что Рауля больше нет…

Я улыбнулся и понял, что сломался. Навсегда сломался. Оковы, что сжимали мое сердце, треснули, лед на душе растаял, а те невидимые преграды, что я расставил в своей душе, вдруг рухнули.

Сейчас мы находились в полутемной палате - я и мой Ангел - и я снова любил её больше жизни. Вернее, я не переставал её любить, но снежная корка на душе не пропускала того тепла, что излучает любовь. Столько ссор, обид и надежд она перетерпела, чтобы вновь возродиться. Любовь…

Я смотрел на мою беззащитную любовь, такую бледную и прекрасную, и понял, что хочу оберегать её всю жизнь, заботиться об этой хрупкой и милой девушке, чтобы никакая сволочь, подобная виконту де Шаньи, не посмела даже косо взглянуть на нее.

– Тебе нужно отдыхать, Ангел… - тихо сказал я, высвобождая руку и проводя пальцами по ее бархатной щеке.
– Спи, во сне не чувствуешь боли, уж я-то знаю. Я позабочусь о Густаве, пока ты тут.

– А… А что потом?
– слабым голосом спросила она.
– Что нам с Густавом делать после того, как меня выпишут? Я… Я не хочу возвращаться в ту квартиру…