У зла нет власти

– Не заставишь, – он посмотрел на меня впервые за долгое время, и глаза у него были как подмерзающее болото. – С дороги.

– А ты сдвинь меня.

По навершию моего посоха с треском запрыгали искры. Швея тряслась, как припадочная. Гарольд был выше меня на две с половиной головы, втрое шире в плечах и весил, наверное, вчетверо больше – но его посох был сломан.

– Сядь на место, Гарольд.

Он прищурился:

– Оружие? Против меня?

Выдерживать его взгляд было непросто, но я заставила себя не отворачиваться.

– Быстро он тебя обучил, – не то сказал, не то выплюнул Гарольд. – Достойная ученица некроманта.

– Сядь! – прошипела я. От несправедливости его слов мои щеки вспыхнули почти так же ярко, как навершие посоха.

– Хорошо, – сказал он неожиданно мягко. – Попробуй. Попробуй привлечь этих людей на свою сторону. А я посмотрю.

Он вернулся на свое место. После столкновения с ним у меня почти не осталось сил на то, что я должна была сделать; десять человек смотрели на меня напряженно, недоверчиво, возмущенно, презрительно…

– Хорошо, – сказала я. – Начнем с Королевы Тумана.

* * *

Я знала, что будет непросто, но представить не могла, что рассказ будет стоить такого труда. Я постоянно путалась, возвращалась, повторялась; я давала себе слово не размениваться на обвинения и жалобы, но эмоции захлестывали меня, и несколько раз я чуть не заплакала.

Я рассказала им о Королеве Тумана, я напомнила, сколько бед из-за нее случилось, пока Королевство странствовало между мирами в поисках нового места для жизни. По глазам стражников я поняла: Королеву они помнят. Кое-кто вспомнил даже Эдну; Александр изменился в лице, услышав ее имя. Мне очень хотелось прерваться и расспросить его, но я боялась остановиться – боялась, что закончить мне не дадут.

Я рассказала, как Ланс, после смерти ставший рекой, подарил мне Швею, и как я странствовала на изнанке, и как попала в старый мир, откуда когда-то отправилось в дорогу Королевство, и как нашла там Эдну, и о «монетке желаний». Я вытащила из внутреннего кармана треугольную монетку на цепочке и отдала ее Уйме; тот долго вертел ее в ручищах, потом передал Филумене. Принцесса всмотрелась в рисунок, покачала головой и отдала монетку Эльвире. Та не стала смотреть; монеткой завладел канцлер и стал ее ощупывать, обнюхивать, даже попробовал на зуб. Александр поковырял рисунок ногтем, стражники рассматривали монетку, передавая один другому, а Гарольд все это время сидел спиной к огню, складывая, как головоломку, обломки своего посоха – то так, то эдак. Я замолчала, измученная и потерявшая голос, и все остальные тоже молчали… как мне показалось – сочувственно.

– Видишь ли, Лена, – начал Уйма, – ты очень складно все говоришь… Но как же так может быть, чтобы ты одна помнила – а все забыли?

– Не одна. Еще… Максимилиан.

– Некромант, – уронила Эльвира.

– Еще принц-деспот.

– Этот-то? Предатель? Убийца? Кто ему поверит?

– А мне вы не верите?

Опять зависла долгая пауза. Я смотрела на канцлера; тот скрючился на низкой скамеечке, опустив нос ниже колен.

– А может такое быть, – начал Александр, – что ты, маг дороги… выдумала этого человека? Что он тебе привиделся? Не с тем, конечно, чтобы нас сознательно обмануть, а…

– Дай мне, – сказал чужой незнакомый голос. Я не сразу поняла, что говорит Гарольд.

Александр, помедлив, передал монетку стражникам, а те – из рук в руки – Гарольду. Эльвира переглянулась с мужем.

Долгую минуту в тишине Гарольд разглядывал монетку. Я видела только его затылок: волосы с нитками седины выбивались из-под черного, с блеклым серебром, головного платка.

– Здесь надпись: «Заперто». Древний магический язык. Это монета из забытой сокровищницы в пустыне Времени. Я помню: мы там шли.

Гарольд обернулся к огню. Щеки его ввалились, борода стояла торчком.

– Вещи из неоткрытых земель… из ее владений… теряют силу там, где живут люди. Чаще всего. Но в соединении с сильным желанием… с твердой волей… могут утроить могущество. Удесятерить. «Заперто»… В старые, стародавние времена… Я знавал алхимика, который мог прочитать любую надпись, на любом языке. Говорят, в молодости он ходил на Чердак мира…

– Ясно, – я сжала монету в кулаке. – Я знаю, о ком речь. Он в моем мире! Я иду к нему, прямо сейчас, только…

Я обвела глазами обращенные ко мне бледные лица.

– Только один из вас должен пойти со мной. Иначе… иначе я вернусь слишком поздно. Там время…

У меня не было сил объяснять, как различается течение времени в Королевстве и у меня дома. Ощущение, что Оберон рядом, руку протяни, подстегивало, будто разрядами тока.

– Я, – вызвался Уйма.

– Ты, – я засомневалась. – Ты очень приметный… Там небольшой двор, тетушки на лавочках… Ты привлечешь внимание, Уйма, а нам не надо…

– Я с тобой пойду.

И снова я не сразу поняла, чей это голос – отрешенный и сухой.

* * *

– Эй, вы кто такие?!

Старичок с красным носом, стоя у почтовых ящиков, смотрел на нас с подозрением и страхом.

– У нас здесь ролевая игра, – буркнула я, сразу же пожалев, что не оставила в Королевстве меч и посох. – Мы консультируем писателя Царькова.

На улице все еще был день, и все еще лил дождь. Здесь, на лестнице, пахло мокрым асфальтом, пылью, поздним летом. В закутке на лестничной площадке стояла детская коляска. И все в этом чужом подъезде было таким будничным, домашним, привычным: заканчиваются каникулы, съезжаются в город друзья…

Тремя ступеньками ниже стоял Гарольд. Люди с седеющими бородами редко играют в ролевку, но Гарольд явился из Королевства в чем был, и черный с серебром головной платок придавал ему очень неформальный вид.

Красноносый старичок на всякий случай ретировался. Гарольд сосредоточенно оглядывал лестницу, окошко с дохлыми мухами на подоконнике, коляску, почтовые ящики внизу; казалось, он по привычке прикидывал, как можно организовать здесь оборону против превосходящих вражеских сил.

Я молча зашагала вверх. Гарольд не двинулся с места. Не слыша его шагов, я остановилась:

– Нам выше.

Он хотел что-то сказать. Уже открыл рот. Потом махнул рукой – и стал подниматься за мной. Свой сломанный посох он оставил в Королевстве. Тяжелый меч, гораздо тяжелее Швеи, задевал о решетку лестничных перил. Звук получался, будто били в гулкий колокол. Как бы все соседи не сбежались на такой звук.

Писатель-алхимик стоял у открытой дерматиновой двери. Для него все мои посещения слились в одно: в Королевстве проходили дни, а писатель никак не мог собрать черепки разбитой вазы у себя в гостиной.