Убежище, или Повесть иных времен

смирения. Ее царственной осанки не могло скрыть простое лиловое одеяние, а

ее прекрасных волос — спускающееся на лоб покрывало, четки и крест были

единственным украшением, но неподдельное благочестие и терпеливая

покорность соединяли в ее облике святую и королеву, придавая ему неземное

очарование. Наши чувства невозможно описать — так сильны они были, так

стремительно сменяли друг друга: мы рыдали, бессвязно восклицали, бились

о решетку окна, словно надеясь с помощью некой сверхъестественной силы

сокрушить ее. Видеть свою мать так представлялось мне более

непереносимым, чем не видеть вовсе. Слезы мешали смотреть на нее, но я боялась хоть

на миг отвести взгляд, отдавшись на волю слез. Она проходила под окном, у

которого мы стояли, и наши руки, протянутые в мольбе сквозь решетку,

привлекли ее внимание. Взор ее дивных глаз, с их обычным выражением

неземного спокойствия, обратился к нашему окну — я хотела заговорить, но язык

не повиновался мне. Увы! Этот благословенный взгляд, исполненный

доброты, был первым, последним и единственным, которым нас одарила мать.

Когда она отвела глаза, душа моя осталась в ней; силы покинули меня, и в

беспамятстве я склонилась на грудь сестры.

Подозрения такого рода сделали бы наши частые поездки туда опасными

для моего супруга, но эта краткая сцена пробудила во мне чувства, хотя и

менее сильные, чем любовь, однако не менее стойкие, и эти чувства отравляли

для меня самые счастливые часы. Горькие слезы, оставлявшие след на щеке

моего возлюбленного Лейстера, когда он с нежными словами прижимал меня

к груди, одни только и выдавали мои мысли: я приносила меньший долг в

жертву большему. Эллинор, моя милая Эллинор, была моим единственным

советчиком. Мы проводили дни, строя тысячи планов и горько плача по

вечерам, убеждаясь в их неисполнимости. Частое отсутствие моего мужа

оставляло мне слишком большой досуг для этого печального занятия, но пылкая

страсть побуждала его изыскивать любую возможность хоть самое малое

время побыть со мною, и я трепетала при мысли, что эти беспрестанные поездки

привлекут внимание Елизаветы, которая с некоторых пор была нездорова и

тем более склонна замечать все проявления невнимания со стороны своего

фаворита. Но лорд Лейстер никогда не терпел докучливого надзора, а порой

позволял себе проявлять некоторые признаки холодности, делая это из

самых великодушных побуждений, ибо моя жизнь в его отсутствие не имела

иной радости, кроме надежды вновь свидеться с ним. Когда его не было, я в

унынии бродила по комнатам, всюду встречая лишь роскошь и одиночество,

но как только он появлялся, радость и музыка воцарялись в замке, каждая

комната, казалось, обретала гостя, каждый слуга — предмет радостных и

неусыпных забот. Свои частые отлучки милорд объяснял королеве страстью к

охоте, что совсем не отвечало его поведению: он все время проводил в нашем

обществе, почти не покидая замка. Понимая, что рано или поздно это

непременно будет замечено, я научилась хорошо ездить верхом и часто просила

его сопровождать нас из простой осмотрительности. Чтобы мы не слишком

утомлялись, милорд обычно приказывал разбить в лесу шатер с угощением, и

как-то утром на охоте, почувствовав себя дурно, я почти сразу отстала от

погони и отправилась вместе с сестрой на поиски шатра в сопровождении

охотника, который знал его местоположение так же плохо, как мы. В запутанном

сплетении узких тропинок мы встретили всадника с многочисленной свитой.

Чтобы освободить для нас путь, он приказал своим слугам вернуться,

спешился, поклонился, сняв шляпу, и не надевал ее, пока мы не проследовали мимо.

Обратившись к нашему провожатому, он спросил, где искать ему графа Лей-

стера. Не знаю отчего, вопрос этот встревожил меня, и я мгновенно

обернулась, желая увидеть лицо этого человека. Лошадь моя при этом не замедлила

шага, и я ударилась головой о нависшую над дорогой ветвь с такой силой, что

поводья выпали у меня из рук и незнакомец едва успел подхватить меня. Я

потеряла сознание. Кто-то из свиты отворил мне кровь, после чего я

мгновенно пришла в себя, поддерживаемая незнакомцем, который сжимал мою руку

гораздо сильнее, чем того могла потребовать озабоченность моим

состоянием. В смущении и растерянности от всего происшедшего я тщетно попыталась

высвободить руку и, чувствуя, как волосы спадают локонами мне на шею,

оглянулась в поисках шляпы и увидела, что она все еще свисает с той ветви, о

которую я ударилась. Невзирая на уговоры, я настояла на том, чтобы сесть в

седло, и, через мгновение вернувшись к незнакомцу, принесла ему живейшую

благодарность за столь любезную и своевременную помощь. Он ответил с

таким изяществом и учтивостью, что у меня возникло сильнейшее желание

узнать, кто он такой, но под внимательным взглядом, которым он меня

провожал, я не сразу смогла удовлетворить свое любопытство. Чуть позже мой

провожатый сообщил мне, что это племянник лорда Лейстера, сэр Филипп

Его наружность отвечала тому приятному впечатлению, которое

произвели на меня его манеры, и я лишь пожалела, что встретилась с ним при

таких досадных обстоятельствах, которые, по-видимому, его глубоко

поразили. Поглощенная этими мыслями, я, хотя и легла, не могла сомкнуть глаз, а

внезапное появление в шатре моего супруга окончательно отогнало сон. С

видом крайней досады и смятения, даже не справившись о моем самочувствии,

он бросился в кресло подле меня и разразился сетованиями на жестокость

судьбы. В безмерной тревоге я покинула постель и, упав перед ним на колени,

стала умолять его открыть мне причину этих сетований.