Убежище, или Повесть иных времен

Я мгновенно осушила глаза, не желая укорять его своими слезами. Он вошел

через потайную дверь, и мое горе тотчас сменилось радостью, ибо других

чувств я никогда не испытывала в его присутствии. В великодушной

заботливости, с которой он просил прощения за прием, оказанный нам и

вынужденный необходимостью блюсти тайну, было столько утонченной вежливости,

пылкости и нежности, что сердце мое смирило свою гордость и исполнилось

любви и благодарности.

Мы пожелали моей сестре доброй ночи и, пройдя темный коридор, протя-

нувшийся во всю длину главной галереи, вступили в апартаменты лорда Лей-

стера, равных которым я никогда не видела. Он обладал возвышенным умом,

огромным богатством и изысканным вкусом. Его усилиями

усовершенствовался и украсился этот старинный замок, подаренный Елизаветой: тщательно

выбранное местоположение, стройная архитектура, превосходная мебель

делали его непревзойденным образцом для тысяч других замков. Украшения,

распределенные между покоями всего замка, в комнатах лорда Лейстера

были соединены в гармоническое целое, и он дал мне новое доказательство

внимания, неотделимого от истинной любви: в убранстве своих комнат он не

упустил ничего, что когда-либо вызвало мою похвалу. Ах, сударыня, сколь

могущественны мелочи, утонченно льстящие нежному сердцу и дарящие ему

высочайшие радости!

Часть II

Сообщение между нашими покоями происходило в глубочайшей

тайне от всех слуг, кроме Ле Валя и Уильямса, слугами

милорда, в чьей преданности, проверенной недавними событиями, он

был совершенно убежден. Продолжая разыгрывать фарс, на

следующий день мы были представлены лорду Лейстеру, и

очень скоро он с помощью разницы в обращении дал понять

миссис Харт и ее дочерям, что ждет по отношению к нам

известной почтительности. Он распорядился, чтобы они провели

нас по садам и парку и показали нам все, что заслуживает

внимания. По каким разнообразным и прекрасным местам они

провели нас! Это был целый мир в миниатюре. Нашим взорам явилось

изумительное озеро, в зеркале которого отражались деревья, а вокруг на тучных

пастбищах паслись овцы и олени. Лебеди и всевозможные плавающие птицы

резвились на поверхности озера, а островок посредине делали особенно

живописным полускрытые деревьями сельские домики и орудия крестьянского

труда. В том, что покойная леди Лейстер не покидала замка, не было

большой заслуги, ибо ни природа, ни искусство не могли явить ей ничего

прекраснее того, что она видела здесь. Несколько золоченых лодок и небольших

суденышек покачивались на волнах, и отражения их многоцветных вымпелов,

играя на воде, придавали зрелищу еще большее веселье и разнообразие.

Повернувшись в другую сторону, мы увидели готические башни, могучие

бастионы, гигантские статуи — всю величественную панораму замка, столь же

достойную восхищения.

Наши обязанности сводились к тому, чтобы петь для лорда Лейстера во

время обеда, но так как он часто принимал у себя вельмож и дворян, живших

по соседству, то хоры были задернуты муслиновым занавесом, скрывавшим

нас от взоров гостей. Вечерами мы иногда ловили рыбу в озере. Порой лорд

Лейстер, ради удовольствия побыть в нашем обществе, участвовал в

музицировании. Каждый день приносил с собой новые развлечения, а та

сдержанность, которую мы вынуждены были соблюдать, сохраняла даже в

супружеских отношениях деликатность и живость привязанности, часто тускнеющие в

спокойном и бестревожном существовании. Наконец печальная

необходимость заставила лорда Лейстера вернуться к королевскому двору. Он все же

не оставил при мне никого, чье положение казалось бы равным моему, но

распорядился, чтобы один месяц дом возглавляла я, а следующий — моя сестра;

таким образом остальным трудно было решить, кто пользуется его особой

благосклонностью. К тому же мы одевались одинаково с дочерьми

управляющего и так же, как они, трудились над роскошными гобеленами.

Но счастье не могло стереть из моей памяти совсем иную судьбу королевы,

подарившей нам жизнь. Она в то время находилась в заточении неподалеку от

нас. Я уже пыталась употребить в ее пользу все свое влияние на лорда

Лейстера, но безуспешно, и столь благородно-беспристрастна была его

непреклонность, что я, хотя сердце мое обливалось кровью, не могла не восхищаться ею.

«Для всякого другого человека, — говорил он мне, — пытаться освободить

несчастную Марию означало бы лишь проявить неповиновение и подвергнуть

опасности свою жизнь. И я, будь это так, возможно, не сумел бы отказать

моей Матильде, но вспомни, любовь моя, для меня это означало бы еще

предательство и самую черную неблагодарность: я уподобился бы змее, смертельно

жалящей великодушное сердце, пригревшее ее. Никогда не прибегай к голосу

добродетели, чтобы склонить меня к пороку: что для тебя — долг, для меня

было бы тяжким преступлением, и как могла бы жена верить в мою честь,

если бы я оказался способен предать милостивую повелительницу».

В ответ на это я пыталась убедить его, что единственное мое желание —

вернуть моей матери свободу, которой восемнадцать лет назад ее лишили,

неслыханно злоупотребив ее доверием. Я заверяла его, что теперь, зная, как

остры тернии, таящиеся в короне, она более не пожелает носить ее.

«Ах, дорогая моя Матильда! — восклицал он. — Как мало знаешь ты об

ужасных чувствах — зависти и мести! Позволь мне, лучше, чем ты, знающему