Убить героя

Шун машинально прикрыл за собой дверцу, пытаясь отделаться от ощущения, что вороны навязчиво заглядывают через его плечо, рассматривая визитера. Неведомая сила скрутила внутренности Шуна, свела судорогой, посылая по телу неконтролируемую дрожь. Он выдохнул, рвано и обреченно, готовый попрощаться с жизнью, а дрожь волной прокатилась до горла, неожиданно переходя в тихий, клокочущий смех.

Шун дошел до стола и грузно уселся напротив гостя, кинув свою разорванную одежду под ноги. Его смех становился все громче, справиться с ним никак не получалось. И вскоре хозяин дома уже распластался по столешнице, смахивая с глаз постоянно выступающие слезы. “Господи, я даже умереть по-человечески не могу, — думал Шун, пытаясь побороть истерику. — Стыдоба-то какая”.

Он не знал, когда и как нападают непроявленные. Возможно, им требовалось некоторое время, чтобы адаптироваться в этом мире и увидеть свою жертву. А может, дело было еще в чем-то, но гость все сидел и сидел, не предпринимая абсолютно ничего. Лишь пальцы его все так же играли на столешнице замысловатую мелодию, а по поверхности лица медленно гуляли бугры, словно искали место, где наметить будущие черты. В конце концов Шуну удалось перевести дыхание, он медленно выпрямился, содрогаясь от остатков смеха, и, устало вздохнув, сказал:

— И кто мог додуматься подослать тебя именно сейчас, а? Нет, я понимаю, если бы ты пришел года полтора назад. Или год. Я бы понял… Но сейчас? Мое положение немногим лучше смерти, уж поверь. Или… или тебя подослали из жалости?

Внезапная догадка огрела словно обухом по голове, и на душе у Шуна стало совсем гадко. Уж чего он не любил до отвращения — так это когда его жалели. Неужели действительно…

— Эх! — Шун громко стукнул кулаками по столу, отчего непроявленный вздрогнул, мгновенно прекратив бурную деятельность на поверхности своего лица. Бугры остановились на привычных человеческому глазу местах, обозначив нос, рот и глазницы. — Стыдно-то как, господи Боже мой! Лучший духовный боец Столицы… И как я до такого докатился, а?

Коротким взмахом руки он активировал пространственный карман и достал маленькую пузатую бутылку с портвейном. Он долго копил на нее и хотел раскупорить алкоголь, когда дела пойдут на лад. Ну или наоборот, когда положение его окажется хуже некуда. Сделав первый большой глоток и отдышавшись, Шун продолжил, стыдливо опустив глаза:

— Уж простите за столь неприглядную картину. Хотя вряд ли люди вообще показывают свои лучшие черты, когда вы приходите по их душу, так что… — Он выпил еще, чувствуя, как тело потихоньку расслабляется, а все еще влажная нижняя одежда раздражает чуточку меньше. Гость напротив сидел совершенно неподвижно, словно внимал каждому слову. — Эх, дурацкая какая-то вышла жизнь. Короткая и абсолютно бестолковая. А какие были планы…

На мгновение перед глазами всплыло красивое мужское лицо, обрамленное длинными серебристыми волосами, но Шун уверенно мотнул головой, избавляясь от наваждения. За последний год он хорошо усвоил, что от обид и бессильных обвинений нет абсолютно никакого проку, только лишние расстройства.

— А знаешь, ведь раньше у меня было достаточно влиятельных врагов, — усмехнулся Шун. Портвейн жарко растекся по голодному желудку и подернул окружающее пространство размытой пеленой. — И должен сказать без ложной скромности, что… хм, хм…

Мысли спутались, возвращая его в прошлое, под широкие сводчатые потолки столичного дворца. Длинный коридор, устланный красным ковром, символизирующим стремление к победе, рев толпы в конце коридора. Лучшие бойцы, выстроившиеся в ряд, и внимательные серые глаза, цепко рассматривающие каждого претендента на одиночную битву.

— Ох, простите, — вздохнул Шун. — Вам, наверно, совершенно неинтересно слушать весь этот лепет… Я бы предложил вам выпить или накормил ужином, но, боюсь, у нас с этим могут возникнуть некоторые проблемы, да? К тому же, я обычно не ужинаю и лишней еды при себе не держу. Поэтому…

Шун тяжело вздохнул и в один глоток осушил бутылку. Неизбалованный большими дозами алкоголя организм тут же окончательно размяк, и пришлось приложить усилия, чтобы вернуть себе над ним контроль. Шун сел ровнее, выпрямил спину и сосредоточился, собираясь продолжить беседу, но минут через пять понял, что сидит, как истукан, а зрение сфокусировалось на госте, размыв все окружение в один темный фон.

— Эээ… — еще раз попытался Шун, но почти сразу же сдался, потому что язык его неожиданно словно распух и зажил своей жизнью, выписывая в полости рта замысловатые пируэты.

Он успел подумать, насколько оскорбительно с его стороны будет сейчас отправиться спать, а потом тело само приподнялось и крутанулось в пространстве, сменяя табурет на узкую деревянную кровать. В голове у Шуна еще промелькнули отдельные вспышки-мысли, как то: “нужно бы встать пораньше, еще одежду латать”, “не комильфо ее конечно оставлять на полу”, “успею ли я высохнуть до утра?”, “а может ли непроявленный забрать меня прямо во сне?” Но все эти вспышки были короткими и размытыми и благополучно прошли мимо сознания Шуна. Он уснул, растворяясь в пьяной сладкой пелене.

Сон его был светлым и наполненным приятными образами. Лазурное небо мешалось с морем, выплескивая в окно его комнаты теплые ленивые волны, пронизанные солнечным светом. Шун парил под самым потолком, поводя руками, словно плавниками. Иногда он опускался ниже, подплывал к стенам, изучая любимые, врезавшиеся в память детали. Такие, как его детский рисунок поверх тисненых шелковых обоев. Когда-то мама настояла на том, чтобы оставить “это милое творение”, и годы спустя, потеряв родителей, Шун подолгу сидел перед этим рисунком. Ни дорогие портреты в холле, ни фотографии не могли передать то ощущение тепла и родительской заботы, которое сохранилось в этой его детской малявке. Шун провел пальцами по рисунку и вдруг увидел, как на обоях выступило строгое лицо отца. Оно приближалось, и Шун было обрадовался, но отцовские черты вдруг заострились и словно подернулись льдом, а волосы поседели и вытянулись, покрывая плечи и грудь. Серые глаза посмотрели с интересом и некоторой озадаченностью, а когда Шун отшатнулся, холодная рука скользнула по его шее, нырнула под волосы, притягивая ближе, посылая по коже волну мурашек. На мгновение показалось, что рука Стального Пса срастается с его шеей, добирается до сосудов и нервных окончаний, впивается пальцами в позвоночный столб, вытягивая все силы и жизненные соки…

Шун понял, что не может дышать, и резко проснулся. Ему понадобилось несколько мучительных секунд, чтобы прокашляться, изгоняя из тела наваждение, и восстановить дыхание. Все еще судорожно сжимая ладонью горло, он огляделся. Утро было ранним, рассвет только зарождался, окрашивая заоконную панораму в розовые тона. Вороны тихонько переговаривались, посмеиваясь время от времени. Расслышать их слова было крайне затруднительно, но складывалось впечатление, что птицы этим утром пребывали в хорошем расположении духа.

Шун медленно скосил глаза, вспоминая все, что произошло накануне, и выдавил тихое:

— Здрассьте.

Незваный гость все так же восседал на табуретке, удобно распластав верхнюю часть тела на столешнице. Лицо его было обращено к хозяину дома. И хотя остальные черты лица еще не проявились до конца, глаза уже вполне можно было назвать нормальными, человеческими.

Шун потер ноющие виски, тихонько сполз с кровати, подобрал свои лохмотья и, достав нитки с иголкой, принялся штопать. В паре мест нижняя одежда была еще немного влажной, это добавляло дискомфорта, и Шун недовольно цокал языком. Непроявленный следил за его работой, не шевелясь.