Убить мажора (антисоциальный роман)
Шрифт:
Она сидела одна. Она была одна, по крайней мере, пока. Посторонних мужчин, а точнее того мужчины, что был с ней рядом в прошлый вечер, не было. Рядом, на стойке бара стоял только один фужер — с белым вином. И пепельница, в которой тлела только одна тонкая сигарета. Явно заскучав, она лениво смотрела в зал и на тех, кто заходил в Гавана-Бар, что тоже в какой-то степени говорило о том, что она кого-то ждет. Вероятно, ждала мужчину… того самого…
«Ей нравиться белое вино, — делал для себя значительные открытия Сергей. Сергей любил белые вина. Ему самому было непонятно — когда и откуда у него появилась эта любовь к вину белому, но… Вина красные ему казались с примесями, с искусственными красителями, густыми и тяжелыми, пьющимися тяжело. Другое дело — белые. Сергей, конечно
Подойдя к бару, Сергей, намеренно остановившись рядом с девушкой, чье имя не знал, и для себя придумал ей красивое нежное прозвище — «Manhattan» — по названию коктейля с вишенкой, который она пила тогда, при первой встрече.
«При-вет, Ман-хэт-тэн… — томно повторялось и представлялось в голове Сергея. — Ржаной виски, сладкий вермут, две капли ангостурской горечи… Лед. Все, словно про нее! Все это — она! Все из чего она состоит, из чего состоит ее тело: ржаные волосы, сладкое пьянящее тело-вермут, ангустурская горечь… Лед! Ингредиенты смешиваются в шейкере», — коктейль подается в бокале «Martini Glass», гарниром, к которому идет вишенка…
«Я хотела бы жить на Манхэттене…» — звучали в голове Сергея слова популярной песни…
Слащавый бармен, больше похожий на девочку, по привычке протирал стаканы. Увидев Сергея, он подошел, вытянув вперед шею, чтобы спросить «что желаете?», но вместо этого просто поклонился. Сергей заказал виски с колой. Бармен глубоко поклонился снова и отошел. В ожидании своего заказа, Сергей дважды невзначай взглянул на Манхеттен. Украдкой. Взглянув в очередной раз, встретился с девушкой глазами; смутился, но быстро справился:
— «Dom P'erignon»? — как бы невзначай поинтересовался он.
— Да! — удивленно вздернув брови, улыбнулась Манхеттен.
— Замечательный выбор…
Она, улыбаясь, кивнула.
— У вас хороший вкус, — сказал Сергей, взглянув в самую глубину ее глаз.
— Спасибо, — снова улыбнулась она, сверкнув глазами. Глаза у Манхеттен оказались прозрачно зеленые. Как абсент. И была в них какая-то безысходная ядовито-зеленая прозрачность. Ее глаза… они затягивали Сергея. Пленили…
Бармен суетливо выставил бокал с темным напитком на стойку, подложив под него картонный бирмат. Сергей, сделав несколько глотков, и не найдясь, что сказать в следующий момент, сделал шаг прочь. Но словно забыв что-то, оглянулся на Манхеттен. Она смотрела на него своими печальными зелеными глазами. С нежностью? Или грустью?
Уже давно, Сергей, никак не мог разобраться в этих двух состояниях: нежности и грусти. Они казались одним и тем же, особенно если говорилось о глазах: смотреть с грустной нежностью; глаза, наполненные нежной грустью. Эти два состояния всегда казались ему похожими друг на друга. Он сел напротив бара, на кожаный диван, поглядывая на Манхеттен.
«С нежностью? Или все-таки грустью?» — думал Сергей. Он сидел на диване, смотрел на Манхеттен. Она украдкой, пряча глаза за бокалом «Dom P'erignon», смотрела на него, изредка отводя глаза на вход Гавана-бара. Ждала кого-то. Снова смотрела на него, как казалось Сергею, смотрела в самое сердце.
Сергей смотрел на девушку также, неуклюже отводя свой взгляд в сторону. Прятался, несмотря на то, что расстояние, которое разделяло их друг с другом, позволяло смотреть на Манхеттен, не смущая ее, и не смущаясь самому. Но Сергей стеснялся смотреть пристально.
«Она смотрит… она смотрит на меня! Смотрит с нежностью… или все-таки с грустью? — думал Сергей. — Незнакомые женщины здесь смотрят на мужчин вызывающе и высокомерно. Смотрят с пренебрежением, решив, что именно таким взглядом они должны смотреть на мужчину. Незнакомые женщины смотрят на чужих мужчин
с сытой усмешкой, потому что имеют мужчин, которые их удовлетворяют… Имеют мужчин-самцов. Удовлетворяют самцов, которые удовлетворяет их. Каждая из них смотрит так, словно никто кроме нее в целом мире «этого» не делает. Никакая другая! Она смотрит надменно, презирая. Она давно уже сравнила:«Я удовлетворяю мужчину, которому ты в подметки не годишься! — смотрит она. — Потому что ты — неудачник! — она смотрит с вызовом. Однажды решив, что держась за карман его пиджака, она придает ему уверенность, — она безоговорочно стала в это верить. Не понимая, что мужчина-самец не чувствует в этом поддержку; он чувствует в этом покорность. Именно покорность!
В одно время, покорность одних — слабых, сделала других, сильных — властными. Рабы раболепствуют, потому что у них есть хозяин. С тех пор осталась только женская покорность… Только это… Незнакомые женщины — здесь, — чужие женщины здесь… смотрят на мужчин… сознательно смотрят на других мужчин высокомерно и агрессивно. Так смотрят проститутки. Агрессивно-вызывающе… Именно они законодатели этого взгляда. Сегодня проститутки диктуют моду».
Манхеттен смотрела не так, как смотрело здесь большинство женщин или девушек. Она смотрела с нежностью… Или с грустью. А может быть и то и другое — с нежной грустью. Сергей не был уверен, как именно смотрела Манхеттен, и страстно пытался разобраться в ее взгляде… А потом она встала и ушла на танцпол.
«О, Господи, какой же я дурак! Я — болван! — корил себя Сергей, — она сидела передо мной! Я должен был ей все сказать! Хотя бы сделать попытку заговорить, рассказать, признаться… А что, собственно, я должен ей сказать? В чем признаться? Что я ей скажу? Я же не могу сказать ей, что повсюду ее искал…
«Как я в тебя влюблен, как я увлечен тобой…» — скажу я.
И что я могу получить в ответ? — Женский взгляд!
Я скажу ей: «Как я страдаю без тебя!»
И тогда я совершенно точно получу этот взгляд!
Скажу, что я влюблен в нее… увлечен ей… А я — влюблен? Или увлечен? Кажется… Нет! Совершенно точно — влюблен! Это точно — это любовь! Потому что мне плохо, когда я не вижу ее. Очень плохо. Плохо бледным утром, — когда я ищу ее глаза в людской толпе по дороге на работу. Плохо темной ночью — когда я представляю как обнимаю и ласкаю, ее тело, ее стройные восхитительные ноги, которые я… Мне плохо серым днем, когда я не вижу ее глаз… Не вижу как она поправляет свои волосы… не вижу, как она танцует, пьет коктейль, как она улыбается… как проходит мимо меня, как она пахнет… не вижу вишенки в белоснежных ее зубах!
…Фотография, что висит у меня на холодильнике, та самая, что я вырезал с видеозаписи камеры видеонаблюдения службы безопасности ночного клуба, мне уже не помогает! Это любовь! Я в этом уверен! Это точно, я уверен… Я… в этом… не-у-ве-рен…
Может быть это влечение?
…это может быть влечением?
Может!
Может быть, это, то самое низменное похотливое чувство?!
Не то, которое живет в моей груди. Не то, которое не дает мне спокойно спать по ночам. Не то, которое я ищу каждую ночь в искусственной неоновой темноте Танц-Пола, рассекаемой ножами голографических картин, тел, светил… геометрических фигур… ослепительными белыми вспышками стробоскопов, больно бьющих по сетчатке глаза ослепительными вспышками, какие образуются, если подушечками больших пальцев сильно и коротко надавить на глазные яблоки через опущенные веки… А если это все же совершенно не то, что живет с сердце?
…О, Господи! Если это не сердце… то это, то самое низменное чувство, которое живет ниже пупочного кольца? Ниже отверстия образованного сухожильными волокнами апоневрозов всех широких мышц живота. То, которое едва удовлетворив, перестает первое время существовать… умирает… а значит не живет… значит нежило… значит временное… значит нелюбовь!..»
— Можно?
Сергей вздрогнул.
— Конечно… — только и смог ответить Сергей: — «О, Господи! Господи! Господи!» — пронеслось в его голове. Сергей оробел, как только понял, что перед ним стоит она… Манхеттен… Его Манхеттен… его Вишенка во рту…