Убить мажора (антисоциальный роман)

* * *

За окном быстро стемнело. Сергей сидел в удобном кресле напротив больничной кровати Артура. Артур спал. Прошло меньше часа, но за это время несколько раз заботливо заглядывали врачи и медсестры. Одни, осторожно щупали руки, другие — прилежно заправляли спадающее в ногах одеяло.

«Сколько низкопоклонства и раболепства в этих визитах, — думал Сергей, глядя на последователей и преемников Гиппократа для «Very Important Person», что в транслитеративной передача означало — «ВИП-клиент», — Ничего этого больной может не увидеть, но они будут это делать, потому что здесь сижу я…

Помню, прошлой зимой, у товарища, еще по компьютерному магазину умер отец. Умер в больнице, после операции. Когда его разрезали, поняли что он уже не жилец — сшили обратно и положили умирать. Через два дня он умер. В субботу. Родственникам сказали, что они могут его забрать в понедельник с морга, чтобы похоронить, но когда они приехали в морг, тела покойного там не оказалось.

Тело отыскали все в той же больнице. Оно не потерялось, оно лежало в больнице, на лестничном марше в подвал, с запрокинутой назад, на ступеньку, головой. С запавшей нижней челюстью и иссохшей верхней губой, оголившей пожелтевшие верхние зубы. С прижатыми, окостеневшими руками и растопыренными пальцами. С неуклюже подогнутыми ногами, которые были подперты картонной коробкой, возможно, чтобы мертвое тело не соскользнуло по ступеням вниз.

Причина, такого обращения с мертвым человеком была проста и банальна — в субботу не работал морг. Его положили на ведущую в подвал лестницу, потому что на ней было холодно. На дворе была зима.

Мама товарища хрипло рыдала, причитая:

«Почему покойного не отпустили домой?.. Почему не отпустили домой…»

Сергей задумчиво смотрел на стену. На стене в красивой резной позолоченной раме висела репродукция картины какого-то знаменитого художника. Какого, Сергей не знал, но был уверен, что знаменитого, потому как несколько раз где-то уже ее видел.

«А точно ли репродукция? — хмыкнул Сергей, рассматривая ее. — Не удивлюсь, вдруг окажись она — оригинал!..

А красивая больничная палата, — думал он, разглядывая больничный подвесной потолок, стены, мебель. У меня на квартире хуже…

В сто раз хуже!

Да и можно ли вообще сравнить убогость моей халупы с этим евродомом!

Да, а тогда-то… когда дотащил Артура до ближайшей больницы, его, после операции сразу перевели в эту самую больницу, — вспомнил Сергей, — сюда же, через два дня, после выяснения всех обстоятельств дела, по требованию Вениамина Степановича перевезли и меня», — он глубоко вздохнул и, поджав нижнюю губу, предался размышлениям и недавним воспоминаниям.

Человеческий мозг — он как бесконечный микрокосмос; неизведанная, неизмеренная, бескрайняя моногалактика. Человеческий мозг — нерукотворный свиток памяти; исполинский палимпсест — клочок пергамента, с которого последовательно и неоднократно счищались нанесенные на него письмена. Соскабливались и наносились вновь, новые. Это древнейший «Ефремов кодекс».

Потоки мыслей, образов и чувств, непрестанно и невесомо, подобно свету, наслаивающиеся на человеческое сознание — при этом, каждый новый слой не погребает под собой предыдущий навсегда или бесследно, не дозволяет разрушить целостность человеческой памяти ни рябью ускользающих мгновений, ни подлинными потрясениями бытия.

А человеческая память… Просто поразительно, какой огромный объем информации может запоминать человек! Ученые утверждают, что сумели измерить ее, но, как можно измерить в мегабайтах всплывающие в памяти сложные образы, состоящие из мыслей, чувств, звуков, запахов?

Высказываемое ими мнение, вполне рационально и правдоподобно — информация сначала поступает в краткосрочный сегмент — временно фиксируется с помощью каких-то мобильных и экономичных механизмов.

Это можно сравнить с оперативной памятью компьютера.

Если человек, просыпаясь после жуткой пьянки не можете вспомнить: почему он голый, в наручниках, или, что за женщина рядом с ним, значит, бурная алко-ночь просто стерла всю информацию из его «оперативки».

Механизм этого «переписывания», конечно же, неизвестен. Так сказать, не исследован. Но, однако, муссируется мнение, что это происходит во время сна. Сон — это именно тот процессор, в котором происходит обработка и распределение полученной информации. И если раньше считалось, что в долговременную память переписывается не все, и наше подсознание как бы самостоятельно выбирает, что следует запомнить, и выхватывает, лишь самую яркую важную или многократно повторяющуюся информацию. То сейчас, доказано, что вся неприоритетная информация, попавшая в оперативную память мозга, не стирается мозгом. И в действительности, человек помнит практически все.

Грубо говоря, человеческая память — это органическая реакция закрепление и воспроизведение прежних впечатлений или опыта, и их воспоминание.

Пока Сергей прибывал в вялотекущих размышлениях, мысли сами выбрали на длинной нити памяти свою жемчужную бусину и перенеслись в недалекое прошлое. Сергей вспомнил, тот день, когда недалеко от злополучного ночного клуба, четыре молодчика били битами и пинали лежачее тело Артура. Пинали, казалось, уже бездыханное тело Могилевского. А потом один из нападавших, сверкнул перочинным ножом, обрушив в темноту холодное зазубренное лезвие.

Задыхаясь от волнения, Сергей с криком — «Что творишь!.. Не надо!», в туже секунду бросился на парня с лезвием, но получил оглушительный удар чем-то твердым сзади, по голове, и повалился наземь. В это же мгновение, когда Сергей падал, тот, что стоял с орудием и до которого Сергей не добежал считанных шагов, полоснул его «пером» наотмашь. Лезвие прошлось по ребрам, и Сергей рухнул наземь. Рана оказалась не глубокой, Сергея спасло то, что падал он в сторону от того, кто бил ножом.

— Придурок… чё он кинулся? — спросил первый, что бил битой.

— Да, черт его знает! Чувак, затупить решил… — злобно сплюнул худощавый с ножом, — валим отсюда, пока не заластали!

Первый, ткнул деревянным орудием в бессознательное тело Сергея, и коротко шаркнув ботинком об асфальт, ударил лежащего ногой по лицу.

Сергей глухо хрюкнул.

Сколько Сергей находился без сознания, он не знал. Сергей пришел в себя, когда послышались нарастающие женские голоса:

— Э-эй… э-эй, помогите… — еле слышным голосом окрикнул их Сергей, но испуганно взвизгнув, они зацокали прочь на звонких каблуках. Придя в себя, Сергей ощупал голову. Она была разбита и кровоточила. Правое ухо, щека и висок, губы, были стянуты засохшей кровяной коркой, образовавшей своего рода тугую маску. В пару метрах от Сергея беззвучно лежало тело Артура Могилевского.

— Эй, ты… живой? Живой… — простонал Сергей, с интонацией, словно не спрашивал, а убеждал себя в этом, — Живой, я спрашиваю? — прохрипел он снова. Он пополз к Артуру. Каждое движение давалось Сергею с великим трудом. Он останавливался, и пьяно качал понуренной головой, в которой угнетающе пульсировало сердце. Матерился на себя. Ползти было больно — нестерпимо болели ребра. С трудом протянув руку к Артуру, Сергей попробовал перевернуть его тело. Безуспешно.

Подъезжающие к ночному клубу автомобили, проезжали в нескольких десятках метров в стороне от Сергея, поворачивая к клубу, небрежно слепили глаза ярким светом фар. У клуба, из них выходили люди и машины замирали или напротив, люди садились в машины и уезжали прочь. Снова ослепляли обжигающим «огнем».