Уходящие из города

Когда сын навещал ее, она ругала его за то, что он в осенней куртке, и за то, что он такой тощий, хотя тощим он был всегда, не похудел, это точно. В последний день перед каникулами в школе к Андрею подошла Лола Шарапова, сказала: «Держи», – и протянула пухлый конверт. Он попятился, спрятал руки за спину, но большая и толстая Лола была не из тех, кому отказывают – она грозно наступала на него, пока не защемила в угол («Помогите!»), а там все-таки всучила конверт, а точнее – запихнула ему за ворот свитера.

В конверте, помимо денег, лежала открытка – ее подписали все двадцать три ученика 7 «А». Эту открытку с жирным снегирем на елочной ветке Андрей засунул под стекло в серванте, рядом с семейной фотографией Куйнашевых.

Денег хватило на новогодний ужин и подарок для мамы – красивую записную книжку. Пусть будет. Для стихов. Маме нравится их переписывать и хранить.

Звонил Влад, звонил Олег, звонил Сашка – все говорили одно: скинулся весь класс, кто сколько смог, все желают его маме скорейшего выздоровления, и он, если хочет, может прийти встречать Новый год с ними.

Андрей слушал, что-то мычал в ответ и боялся пустить слезу.

Накануне у них в районе как раз открылся новый магазин, настоящий супермаркет самообслуживания. Туда тащились все – поглазеть – и спорили, долго ли протянет такое чудо. «Это за границей такое можно, а у нас народ ушлый – потибрят все, до чего дотянутся», – говорили мужички, предсказывая супермаркету скорый конец.

На отца Андрей наткнулся во дворе. Точнее, услышал, как он ругается с кем-то:

– Ты чё такое сказал?! А ну, повтори?

Звук удара, потом еще и звук падения тела.

Батя уже поднялся на карачки, когда Андрей подошел к нему. Встать ему удалось без посторонней помощи, даже без опоры на сына. Брюки на коленях намокли, а из носа выглядывала большая темно-красная капля.

– А-а-андр-юх!..

«Встал, значит, сам справится», – Андрей развернулся и пошел мимо, в сторону нового магазина. Можно было бы зайти в старенький лунник, принадлежавший отцу Лолы Шараповой, но любопытство тащило Андрея к дивномагу. Он шел быстро, надеясь, что отец от него отстанет, но тот, покачиваясь, тащился за Андреем, как на привязи. Охранник на входе в магазин покосился на батю, но пропустил. Магазин оказался вовсе не супер – маленький и тесный, да еще и Новый год скоро, вот все и приперлись. Люди с корзинками толкались, мешая друг другу, Андрей шел вдоль стеллажей, думая, что купить, а отец плелся сзади, налетая на людей и временами громко ругаясь.

– Ты что там, ты… вообще тупой, да? – услышал Андрей и тут же резко повернулся. Отец стоял возле какого-то мужика восточной внешности. – Скажи, как там тя, Ахмедка? Ты тупой?

– Па-ап!

– Скажи, вот зачем? Ты не понимаешь, что ты столько не сожрешь, скотина? Или вас там много, маленьких Ахмедок? Вот служил у нас один т-такой, т-тупой, как…

Андрей подошел к нему, схватил за руку и потащил за собой.

– Ты к-куда? Я п-пообщаться хочу! Я…

– Тебя побили уже раз!

– И что? Побили раз, два, три, а я все равно… знаешь, кто я, Андрюх?

– Ты нос свой видел? – это был тупой вопрос (как бы он увидел свой нос без зеркала?), но Андрей начал злиться и послал к черту логику.

– А что – нос? – Отец дотронулся до носа. – Аи-и-и!

– Пошли! Знаю я, кто ты… не какой-то хер, а советский офицер!..

На кассе Андрей увидел, как отец кладет на ленту рядом с бутылкой водки несколько чупа-чупсов. Это проявление любви показалось ему таким обидным, что появилось навязчивое желание врезать отцу по расквашенному носу. Денег у бати не было ни копейки. Платил Андрей.

Дома Андрей от злости на самого себя сел чистить картошку. Всегда ненавидел это дело: получались какие-то дурацкие кубики. Но он все-таки справился, начистил целую кастрюлю, сварил, потом выпотрошил соленую селедку, покрошил лук – в общем, приготовил хороший ужин.

Отец сидел у телика, приложив к носу кусок льда из морозилки, виновато смотрел на семейное фото и говорил:

– Я думал, я главный, а оно вот как… я думал…

– Пап, иди есть!

В начале у него не было особого аппетита.

– Ешь, бать, ешь, а то ничего не останется!

Он стал есть, Андрей включил телик. Там президент, набычившись, говорил про то, что он устал и уходит. Батя посмотрел на него, сморщился, как от первой рюмки водки, и злобно бросил:

– Да чтоб ты сдох! Уходи! А я останусь, сука, понял! Я главный! – шарахнул кулаком по столу и вышел из комнаты на балкон, покурить.

«Нет, – подумал Андрей, – главный не ты, не Ельцин, главная – мама». Маленькая женщина, знавшая наизусть много стихов.

Андрей кусал губу, перед глазами расплывался телеэкран, тоска поднималась откуда-то из глубины – из такой, что он даже не догадывался, что в его душе она есть, такая глубина.

Он понял, как плохо отцу.

К моменту возвращения мамы отец выбрался из запоя, даже помог Андрею навести порядок в квартире.

Именно в те дни конца 1999 года, когда мама болела, Андрей Куйнашев и освоил домашнее хозяйство: готовку простых блюд, уборку и прочие вещи, скучные, но необходимые для того, чтоб в отсутствие женщины не превращаться в скотину.

День рождения Полины

Лоле никогда не нравилось собственное лицо – круглое, толстое. Щеки эти! Весь жир в них копится, в них, да еще в задней части туловища. (У человека жопы нет; у жизни есть, а у человека нет! Все, расходимся.)

Пиджак еле застегивался, а когда Лола приседала, чтобы завязать шнурки, в брюхо впивался ремень от джинсов – не вздохнуть. Лоле покупали любую одежду, которая ей нравилась, но толку от этого не было никакого: на ней все сидело плохо. А еще – эти ужасные, жесткие черные волосы. Не только на голове… бреешь-бреешь, а они растут, как щетина у свиньи. Бабушка один раз принесла с рынка сало, в его шкурке были остатки волос. Лолу чуть не стошнило от одного его вида. «Я – кусок волосатого сала», – подумала она тогда. Если б от слез можно было похудеть, Лола была бы уже тростиночкой, но, судя по всему, так система не работала. После рыданий болела голова и еще сильнее хотелось есть.

Весной, ближе к каникулам, папа, увидев Лолин смурной вид, дал ей денег – и Лола с Полиной пошли на рынок, где перемеряли кучу всего – Лола, чтобы купить, а Полина просто за компанию. В конце концов Лола выбрала легкую болоньевую курточку небесно-голубого цвета; удивительно, но эта курточка ей и правда шла. Даже когда продавщица стала говорить что-то типа:

– Ой, прямо как на вас шили! – Лола не стала морщиться, хотя прекрасно понимала, что это враки от кривой собаки.

Деньги еще оставались, и поэтому Лола решилась на то, о чем раньше только мечтала: покрасить волосы. Перейти в стан блондинок, и хотя бы этим стать ближе к Полине. В парикмахерской вначале назвали одну цену, но в итоге насчитали в два раза больше («Что вы хотите, девушка, на вас же столько порошка ушло!»). Лола посмотрела на мастериц сердито – она не любила, когда дурят, – но ругаться не стала. Хотелось быть светлой, а светлые не бросаются на всех подряд, как свирепые псы из Балбесовки, когда их на ночь спустили с цепей. В тот момент, когда с ее головы сняли полотенце, освобождая ярко-желтые космы, Лола подумала: «Я – солнце», а парикмахерша поспешила успокоить: «Не пугайтесь, сейчас тонировку сделаем, и желтизна уйдет». И действительно, стало еще лучше, не так вырвиглазно, настоящие локоны из кино. Не девочка, а кукла наследника Тутти!