Уходящие из города

Но стоило титрам оборваться, и Влад ощутил голод во всей его оглушительности.

– Сла-ав! Я пойду за пельменями сгоняю!

– Ты время видел? Закрыто все!

– Я в лунник сгоняю!

– Не лень в такую даль тащиться? Мама скоро будет!

– Она тоже голодная будет.

– Деньги-то есть?

– Не было бы, не пошел.

Это Влад сказал уже в дверях, когда застегивал куртку. На улице стояла обычная ноябрьская срань, когда сначала выпадает снег, который тут же тает, а потом его схватывает мороз и превращает грязь в камень – на пару дней, до ближайшей оттепели, когда все снова плывет. Трусливая гадкая погодка: вроде собралась морозить – и тут же сдалась, как мелкий, который вначале хвастался, что он крутой, а потом получил по носу и разнюнился. У погоды должен быть стальной характер, мужской: морозишь – значит, морозь. Влад вспомнил, как прошлой зимой лизнул качели и еле-еле оторвал язык, даже кровью плевался. Сейчас на качелях никто не катался, даже ветер. Пустой была и беседка, где обычно собирались мужики: дядь Вася, Михалыч и дядя Марат. Играли в домино, громко стучали по столу и ругались. Бабули, сидевшие на лавочке, смотрели на них осуждающе. Но сейчас во дворе тусили лишь темнота со своим корешем холодом.

Влад шел, прихрамывая, через дворы, в сторону круглосуточного магазина. Конечно, дорога получалась гораздо дольше, чем до их продуктового с высоким крыльцом, но тот уже давно закрыт. Ничего, ради пельменей можно и пострадать. Нога побаливала, но терпимо. Вот и недострой, где они с пацанами часто шарились днем. Сейчас стройка выглядела необъяснимо жутковато. В чем заключалась жуть, пожалуй, можно было сказать, если присмотреться, но всматриваться в эту темную махину не хотелось категорически. Влад ускорил шаг, и боль в ноге стала острее.

В луннике он взял пачку пельменей и чипсы, чтоб перекусить, пока пельмени варятся, и поковылял обратно. При каждом шаге от колена вверх по бедру бежала волна боли. Сумерки сгустились, поглотив всех прохожих. По дороге в магазин Влад встретил нескольких человек, на обратном пути – никого. Как в космосе. Зато никто не увидит, как Влад позорно тащится домой, никто не услышит, как скрипит его но… нет, это что-то едет. Старый велик или коляска… Так скрипят колеса.

Влад уже приближался к недострою, когда заметил впереди перекошенную фигурку мужика с тачкой. А, все ясно. Это дядь Вася.

Дядь Вася строил на даче сарай и поэтому весь прошлый год воровал на стройке кирпичи. Делал каждую ночь пару ходок. Про это знали все, потому что его многие видели. Вначале он носил кирпичи в сумке, а потом… потом он заболел, и серьезно, его забрали по скорой и сделали операцию: аппендицит. Он нескоро вернулся домой и стал какой-то перекошенный, одно плечо заметно выше другого, все время держится за бок и ойкает, говорит: колет, больно. Потом он приспособил тачку, чтоб дальше кирпичи воровать, достроить сарай хотел очень… ну и…

Влад замер.

Дядь Вася ж помер! Еще в прошлом году. Как-то привез домой кирпичи – лег и помер. Потом оказалось, что доктора у него внутри забыли ножницы. Это они его и кололи.

У Влада резко перестала болеть нога. Он шел, не чувствуя ног вообще.

Скрип, скрип, скрип…

Впереди шел перекошенный дядя Вася и катил свою тележку. Тележку, кстати, он украл у кого-то в соседнем доме. Про дядь Васю говорили, будто сам он по пьяни признавался: если ничего за день не украду – ночью спать не могу.

А сарай он так и не достроил. Там, наверно, такое же запустение сейчас, как на этой стройке. Пацаны лазят всякие.

Дядь Вася докатил тележку до подъезда и остановился. Влад замер, закрыл глаза и начал считать. Раз, два, три… тридцать пять, тридцать шесть. И тут вдруг резко заболела нога, как будто гвоздь в колено вбили. Он открыл глаза – никого. Вошел в подъезд.

Мама еще не вернулась. Влад поставил кастрюлю с водой на огонь, открыл чипсы.

Славка заглянул в кухню:

– О, пельмешки! Мазик взял?

– Не-а. Я с кетчупом буду.

– Ну ты тупой, Владик.

– В космосе полно призраков.

Славка закатил глаза, засунул руку в пакет с чипсами, забросил в рот целую горсть и захрустел.

– С сыром… надо было… брать… дурак и есть дурак…

Влад смотрел на огонь под кастрюлей. В его голубоватом сиянии тоже было что-то призрачное. Где-то в темноте ехала домой мама. Маленький «жигуленок» несся сквозь холодную ночь, бесстрашный и отчаянный, как космический корабль, который обязательно должен вернуться на Землю.

Сам смогу

Вначале отец вышел в отставку, а потом мама попала в больницу с аппендицитом («Ничего страшного, Андрюша, я училась на врача когда-то… даже помню, как он выглядит, этот аппендикс…»), маленькую Ленку отправили к дальним родственникам. Отец, и до этого прикладывавшийся к бутылке, запил.

У него были глаза дохлой рыбины и вечно приоткрытый рот.

За стеклом в серванте стояло семейное фото: красивая мама в нарядном платье, Андрей – серьезный малыш, сидящий на коленях у мамы, – отец в военной форме, еще советской, стоит сзади, положив маме руки на плечи. Он пил, сидя за столом и глядя на них, иногда – обращался невнятно к маме:

– Понимаешь, Тань, я же думал, я… главный… а оно вишь как… ты же понимаешь… я ему так и сказал… не какой-то хер, а советский офицер! Вот что!

Андрей молчал и злился. Драма жизни – уход с величайшего поста всех времен и народов – служения родине, которая до этого пинала батю по гарнизонам, как мелкаши полусдутый мячик на «квадрате». Отец растравлял свою обиду, как будто надеялся, что она перерастет в ярость и даст ему сил бороться, но обида становилась глубже и глубже, превращаясь в алкогольное море – без дна, от которого можно оттолкнуться. (Все пьющие свято верят в это спасительное дно, а его – нет.)

Когда мама звонила домой, с ней разговаривал Андрей, нарочито бодро отчитывался об их с отцом жизни, а мама говорила: «Хорошо, сыночка, ты у меня умница». Долго говорить она не могла: у телефона всегда была очередь, хотя бы из одного человека, а мама не могла никого задерживать. Один раз, когда Андрей сказал, что придет ее навестить, она прочла несколько строчек стихотворения:

Приходи на меня посмотреть. Приходи. Я живая. Мне больно. [2]

2

Стихотворение А. А. Ахматовой.

Она коротко засмеялась, кто-то что-то ей сказал – Андрей не расслышал, что именно, – и она замолчала на несколько секунд. Наверное, ей стало неловко от того, что она такая другая среди всех этих хмурых тетенек – их страдание было не стихами, а застиранными домашними халатами в цветочек.

– Приходи. Одевайся тепло, – сказала она после молчания. – Целую тебя и папу.

Андрей с отцом жили без мамы каких-то две недели, бесконечные и холодные. Денег не было,

надвигался Новый год. Праздновать не хотелось: мама лежала под капельницами, изрезанная, беспомощная, вначале врачи говорили, что отпустят ее домой на праздник, но потом она как-то неудачно повернулась, и у нее разошелся шов, ну и решили, что лучше ей побыть в больнице.