Умершее воспоминание

— А ты что бледный такой? — задала вопрос она, обеспокоенно изучая меня глазами.

— Да ничего. Тоже устал немного.

Мама, улыбнувшись, вложила в мою руку печенье.

— Съешь печеньку, — сказала она.

Я тоже улыбнулся и, сжав печенье в руке, пошёл к лестнице. Поднимаясь по ступенькам, я разломил выпечку и достал предсказание. «Не забывайте про тех, кто находится рядом с Вами. Для них Вы главная ценность жизни».

Эвелин на самом деле уже спала. Присев рядом с ней на кровати, я погладил её по плечу и, вздохнув, уставился в темноту. Интересно, она успела записать в тетрадь то, что произошло на первом этаже несколько минут назад? Если так, я не хочу, чтобы она, читая тетрадь, вспоминала об этом нерадостном событии! Пусть об этом буду помнить только я, пусть только мне эти воспоминания причиняют вред!

Включив светильник, я положил на колени сумочку Эвелин и достал из неё тетрадь. «Да что ты делаешь? — спросил внутренний голос, и я замер. — Неужели ты считаешь, что вправе делать это? Конечно, Эвелин — твоя девушка, но у каждого человека есть такие рамки, за которыми начинается его личная жизнь! И другие, даже самые близкие, не могут за эти рамки заходить!»

Я положил тетрадь на стол и задумчиво уставился на неё. А с другой стороны, могу ли я позволить плохим воспоминаниям храниться в тетради Эвелин? Я просто проверю, есть ли там запись, и в случае чего вырву этот листок; ничего другого я читать не буду.

И я быстро, будто боясь передумать, схватил тетрадь и открыл её. Эвелин не успела или не посчитала нужным зафиксировать на листах бумаги свои последние воспоминания, а потому вырывать было нечего. Я в одно мгновенье забыл о своём обещании и принялся за чтение последней, не датированной записи.

«Прошу, никогда не лги себе.

Это происходит. Всё это я чувствую на самом деле. Я больше не обманываюсь и не пытаюсь обмануться нарочно. Раньше я была убеждена в том, что живу правильно, что моя жизнь полна красок, самых разных забот и любви… Я никогда так не ошибалась и, кажется, уже никогда так не ошибусь! Стоило в моей жизни появиться ему, и весь её ход сбился. Оказывается, я всё-всё делала неправильно, оказывается, я не знала, что такое любовь. Если я и была права в том, что моя жизнь до встречи с ним имела смысл, то весь смысл заключался только в том, что в конце концов наша встреча всё-таки случится.

Я не знала, что такое бывает, не думала, что такое может случиться. Закат становился алее только тогда, когда на этот закат я смотрела вместе с ним; трава казалась зеленее только тогда, когда он о ней говорил; весь мир казался добрее только тогда, когда я смотрела в его светлые, как небо, глаза. А стоило ему уехать, стоило отлучиться на несколько дней, — и на меня находила тоска, окрашивающая в серый цвет и закат, и траву, и весь мир. Нет, я никогда не плакала, тоскуя по нему, но всякий раз чувствовала, что его присутствие необходимо мне, как воздух.

Зато каждое его возвращение наполняло меня жизнью, и я чувствовала себя всё живее с каждым его приездом. По его взгляду так тяжело, так тяжело понять, тосковал ли он по мне так же, как это делала я; действительно ли уезжал по делам или просто оставлял меня, чтобы дать понять, что я жить без него не могу. В таком случае придётся признать, что в нём есть капля жестокости, а я… я этого сделать не могу.

В сотый раз напоминаю себе старыми записями, что он с другой, и в сотый раз убеждаюсь, что для меня это осознание неприятно. Не знаю, вправе ли я судить, но не думаю, что он счастлив. Его глаза не выражают настоящей радости, не излучают искренности… Не знаю, стоит мне пожалеть его или осудить.

Я нарочно в этой записи ни разу не назвала его по имени. Полностью уверена, что, перечитывая это, без труда догадаюсь, о ком идёт речь.

Итак, повторю это снова: никогда не лги себе».

Мои руки дрожали, когда я дочитывал это. Я не смел верить своим глазам, но в тоже время больше всего на свете хотел им поверить. Эвелин! Эвелин написала это! Она написала это обо мне!

Очевидно, запись была сделана ещё в те времена, когда мы с Дианной были вместе, но разве это имеет большое значение? В этих строках было прямое, искреннее и чистое признание в любви, о чём я ещё мог просить и беспокоиться?! Позже я понял, какой вывод напрашивался по этому поводу: Эвелин не писала в этой тетради уже давно… Но где же тогда она делает все записи?

Я внезапно осознал, что нарушил своё обещание ничего не читать, и, вспомнив слова Эвелин из тетради — «никогда не лги себе», отбросил её в сторону и сам отскочил от неё. В душе возникло знакомое мерзкое и липкое чувство, будто я знал то, чего знать не должен. Оно возникало всякий раз, когда я без разрешения брал её тетради. Ну что за инфантильность? Неужели мне было так важно прочесть это?

Какое-то время я просидел в темноте, рядом с Эвелин, размышляя о прочитанном. Люди имеют странное свойство не верить радостным новостям: уж слишком нереальной кажется им мысль о счастье. Так и я думал, что запись была сделана чьей-то чужой рукой и посвящалась явно не мне. Неужели судьба действительно делает людям такие подарки? В таком случае, чем я заслужил любовь Эвелин? А если всё-таки не заслужил, то чем потом отплачу?..

Она проснулась, наверное, через полчаса. Я улыбнулся, увидев, как она открыла глаза, и присел на постель, поближе к ней. Но Эвелин не разделила со мной моей радости: она с удивлением огляделась и вопросительно на меня уставилась. Я испуганно смотрел на неё и думал: «Только не это, пожалуйста, только не это…»

— Как ты спала? — грустно поинтересовался я, сердцем предчувствуя нехорошее.

— Без плохих снов, — тихо ответила она, косясь на меня как на чужого.

— Ам… А ты помнишь, где ты?

— Помню. В Далласе.

Я облегчённо выдохнул, будто скинул с плеч тяжёлый груз, улыбнулся и потянулся к Эвелин, чтобы поцеловать её, однако она отпрянула от меня, как от огня, и вскочила на ноги.

— Я тебя не знаю, — проговорила она испуганным шёпотом.

Моя рука медленно опустилась, и я с сожалением и горечью посмотрел на свою избранницу.

— Не нужно так говорить, милая… — растерянно сказал я и, зажмурив глаза, повернул голову в сторону, — пожалуйста, не говори этого, это так больно слышать…

— Я тебя не помню, — прошептала она, но на сей раз я услышал нотки сожаления в её голосе. — Прости, если это тебя задевает, но я…

— Ты должна вспомнить! — оборвал её я, не помня себя от обжигающей обиды, и тоже встал на ноги. — О, Эвелин, сейчас… Возьми.

И я протянул ей тетрадь, в которой недавно прочёл такие тёплые, такие приятные строки.

— Ты любишь меня, — сказал я с уверенностью, сквозь сжатые зубы. — И я люблю тебя… больше жизни! Больше жизни люблю! Боже, просто открой тетрадь и…

— Здесь написано, что я люблю тебя? — настороженно прервала меня она.

— Да, да, Эвелин, да…

— Откуда ты знаешь? Я сама позволила тебе прочесть это?

Я почувствовал необыкновенный стыд и, опустив глаза, ответил:

— Нет… Ты не позволяла.

Моя избранница тоже опустила глаза и нахмурила бровки.

— Выходит, ты взял тетрадь без разрешения и без разрешения прочёл то, что я написала, — сказала Эвелин таким ледяным и колючим тоном, что мне стало не по себе.

— Выходит, так, но, милая, доверять…