Уподобляясь животному миру

Я не помню, сколько раз меня вырвало.

Я помню, как выкатилась из-под пухового одеяла, неуклюже свалившись на пол и вывихнув запястье.

– Какого черта, Белль?

Я ждала, когда на меня хлынет боль от вывихнутой руки. Но ее затмила волна тошноты. В голове начал монотонно стучать пульс. Но я не могла выдавить ни слова.

Это не то, чем кажется. Это не то, что ты думаешь.

Но я так и не произнесла ничего из этого.

А потом, вернувшись домой, я несла это бремя, не отказываясь от обвинений, брошенных мне в лицо. Когда он кричал и проклинал меня, когда схватился за меня руками и велел катиться в ад, а потом уехал. Оставив свои блокноты, полные нот и стихов, оставив ящик для инструментов со сверлами и зубилами, оставив свои DVD со «Звездными вратами» и безразмерные свитера с отверстиями для больших палец. Он все оставил.

Я до сих пор храню эти вещи. Я не спрятала их в коробку, не отвезла на склад, не выбросила.

Особенно тот свитер. Это последняя реальная его частица, которая у меня осталась.

Прошло уже целых два года. А он до сих пор хранит его слабый аромат. Настолько слабый, что, возможно, мне просто кажется. Возможно, я принимаю желаемое за действительное. Как помешанная, я храню свитер в большом пластиковом пакете и открываю его только в особых случаях. Я практически не дышу рядом с ним. Не хочу израсходовать полностью его запах.

Однажды он исчезнет. Возможно, тогда я смогу избавиться от всего этого. Возможно, тогда я смогу прибраться дома. Возможно.

Возможно, тогда я перестану мечтать. Возможно, он прославится, приедет в «Цезарь» и выступит там. И мы снова будем вместе.

Я не повинна в супружеском обмане. Но виновна во лжи.

Надеюсь.

Теперь его жизнь лучше. Возможно, теперь он ненавидит меня, но любит свою жизнь.

Я кидаю в рот таблетку валиума и запиваю ее водкой.

Я люблю его и ненавижу свою жизнь.

…

Спустя пару недель я наконец посылаю то электронное письмо. Оно короткое и нелепое, в сущности объясняющее, что если он переживает по поводу денег, то на бумаге четко и ясно сказано, что мне они не нужны. Через два дня я получаю ответ. Он короткий и нелепый, на деле объявляющий, что он подпишет его, когда будет готов.

Я сразу же отвечаю.

И когда этот день настанет?

Его ответ появляется через двадцать секунд.

Черт возьми, когда я его почувствую.

У меня из ушей пар идет.

Ладно.

Gmail сообщает, что моя беседа с Эдвардом Калленом обновлена, и я кликаю по небольшому кружочку.

Должно быть, жизнь со мной действительно невыносима для тебя. Ты дождаться не можешь, когда все завершится окончательно, верно?

Что мне делать? Что ответить? Разве он не стал счастливее? Разве жизнь его не стала лучше? Он свободен, он жив, он претворяет в жизнь свои мечты. О нюансах и деталях я не ведаю. Но знаю, что не прихожу домой, видя его с остекленевшими глазами возлежавшим на диване, поглощающего ванильные вафли и смеющегося над каким-то идиотским ситкомом. Я знаю, что он только что выпустил свой первый диск. Знаю, что он сотрудничал с людьми, о которых я слышала. С известными людьми. Я знаю, что слышала его песню, зайдя в «Старбакс». Знаю, что она была не про меня.

Мой ответ – чистый бриллиант.

Как скажешь.

Какой же я ребенок.

…

Очевидно, он тоже, потому что пару месяцев спустя, когда я поглощена выяснением у богемной принцессы с сальными дредами и двумя кольцами в носу, что она будет пить, он вдруг рядом с ней материализуется и просит пиво «Pacifico».

Перед мной его совершенный аромат, и волосы, и глаза. Глаза как плесень, растущая на остатке буханки хлеба. Серо-зеленые. Привораживающие. Я не отвожу взгляда. У меня есть оправдание. Видеть его в Фейсбуке и смотреть наяву – совершенно разные вещи. Сейчас я могу прикоснуться к нему. Могу протянуть руку и… если бы всё было так просто.

Юная мисс с дредами ничего не подозревает. Абсолютно. Я пометила каждый дюйм его тела. Или царапинами, или укусами, или синяками, или татуировками. Словами, выражающими глубокую привязанность, и действиями. Ими я окутала его. И нет ни единой клеточки на моем теле, которая не имела бы точно такого же клейма. В это мгновение я не понимаю, как мир не может увидеть того, что так и пышет из него. Мое имя и символы моего права собственности.

Все, что видят они - отсутствие права пользования.

Я направляюсь к бару, чертовски нервничая, и Гаррет подсказывает:

– Глотнешь?

Я прикрываю свою сверхреалию каким-то оправданием. Честно говоря, я вряд ли могу издать что-нибудь внятное. Не знаю. Я слышу лишь шум ломающихся вещей, раскалывающихся и трескающих.

Я. Разбиваюсь вдребезги. Как и мой голос.

Он нагружает мне поднос, и бутылка «Pacifico» насмехается надо мной, стоя рядом с небольшой бутылкой шампанского.

Они что-то празднуют?

Почему они в Лас-Вегасе?

Они женятся? Нет, нет. Он не может жениться. Он ведь уже женат.

Я презираю свою распутную форму, прокуренные волосы, размазавшуюся косметику, резинку чулок и себя. Я презираю все, но вынуждена вернуться и отдать ему пиво. Вынуждена отдать ей ее заказ. Вынуждена ждать их. В своем казино.

Глаза наполняются слезами и… черт. Я не стану плакать. Я переборю себя.

Именно так я и собираюсь поступить.

Он не смотрит на меня, когда я ставлю рядом с ней бокал, прямо на автомат Колеса фортуны. Он прикасается ко мне папкой в манильской оберточной бумаге, полной того, в чем я мгновенно признаю документы по нашему разводу. Не знаю, почему меня одолевает желание ткнуть ее лицом в игральный автомат. Однако я всегда была слегка грубой для девушки.

Слегка одержимой.

Раньше ему нравились эти мои черты характера. Потому что они были еле уловимы. Потому что я была еле уловима.

Наверняка она знает, кто я, знает, что я мусор, оставленный на тротуаре в ожидании, когда его уберут. Его песни о любви наверняка о ней. Ее волосы песочного цвета – такого оттенка был бы песок, смешанный с кучей экскрементов и вшивой грязью. Она могла оказаться той мифической пустыней, о которой он грезит.

Я благодарю его за папку, а он взглядом велит мне валить к чертям.

Этот взгляд причиняет боль. Этим взглядом раньше он одаривал людей, которых терпеть не мог. Своего приятеля, который однажды бросил комментарий про меня с сексуальный подтекстом; свою мать; своего начальника. Он смотрел этим взглядом на всех. Всех, кроме меня.

Не знаю, почему, но я всегда считала, что не может ничего вынудить его наградить меня таким взглядом. Я думала, что буду неуязвима, выше, не обращу внимания. Я думала, что он смог бы смотреть на меня с гневом, яростью, жалостью… но только не с тем враждебным отвращением, которое он берег для других.