Уподобляясь животному миру

– Если верить твоим словам, я не делала этого.

– Признайся уж наконец. Почему ты позволила мне поверить в твою неверность? Почему ты до сих пор врешь?

Наши взгляды встречаются, и мой удерживает его.

– Я люблю тебя, Белль, но ненавижу свою жизнь.

Стены комнаты откидывают мои слова рикошетом ко мне. Эхо его слов – он должен помнить их. Они до сих пор стучат и крутятся у меня в голове.

Я люблю тебя, Белль. Но ненавижу свою жизнь.

Он отшатывается назад, лицо серьезное, но печальное, голос опустошенный.

– Теперь я ненавижу все. Включая тебя. У меня даже этого больше нет.

Внутри все переворачивается, и я решаю, что пора покончить с этим. Ничто не кончено. Ничто нельзя простить и решить. Я выпрямляюсь и делаю несколько глотков воздуха. Я должна выбраться отсюда до того, как сойду с ума. До того, как стану горевать обо всем содеянном и потерянном. Мне нужно выпить бокал или четыре.

Я прочищаю горло, собираясь оповестить его, что ухожу. Он понимающе смотрит на меня, отворачивается, вытаскивает стаканы из небольших полиэтиленовых пакетов и достает из мини-бара ликер. Ставит бутылки и стаканы передо мной, и я тут же откручиваю крышки от бутылок с водкой и наливаю их в один стакан.

Осушаю четырьмя глотками, пока он начинает потягивать что-то, похожее на «Джеймсон». Он пьет так, как будто пьет с рождения. Глаза слезятся от жесткости водки и ее остаточного тления во рту.

– Лучше? – спрашивает он поверх стакана.

– Ничуть.

Он допивает все большим глотком и ставит пустой стакан рядом с моим, остекленевшими глазами осматривая меня, пока накал вкуса не оставляет медленно его лицо.

– Тогда мы поступим так.

А затем он предлагает нечто безумное, нечто, на что я соглашаюсь.

До квартиры я добираюсь на лифте, а не по лестнице. Мои ноги подкашиваются под тяжестью ночи, и я прислоняюсь к помятой металлической панели, не представляя, как выдержу следующие двадцать четыре часа.

На таблетках, небось.

А свелось все у нас вот к чему:

Он подпишет документы о разводе, когда удостоверится в моей измене. Так все будет по закону, заявил он, как тому и должно быть. Слов моих – недостаточно. Нужны доказательства.

Откровенно говоря, я просто хочу, чтобы ты трахнулась с другим. Вот и все, что он сказал.

Будет еще пункт про деньги. Компенсация, своего рода. И больше он никогда не желает обо мне слышать.

Я плеснула еще водки.

– Так ты будешь смотреть? – наконец-таки спросила его я.

Он сложил пальцы пистолетом и указал на меня, подтверждая.

Мне бы стоило спросить у него: «почему?». А я спросила: «С кем?».

– На мой выбор.

– Могу ли я дойти до оргазма? – Еще один глупейший вопрос. Но мозг отказывался включаться.

– Мне все равно.

– Где?

– Здесь.

На его лице ни тени эмоций. Я изучаю его в попытке понять хоть каплю того, что вертится у него в голове. Но в мыслях только одно: сумасшествие. Словно он хочет доказать себе что-то. А может, мне.

И тогда я задала главный вопрос:

– Почему?

Но в ответ он лишь пожал плечами так, будто само это движение было для него болезненным.

– У меня есть причины.

Я заметила, что в этом нет никакого смысла, а он заявил, что оный ему и не нужен.

И затем я согласилась коротким «ладно».

***

Он находит меня в конце смены. Высокий мужчина в темном костюме, со стянутыми в хвост светло-русыми волосами. Не произнося ни слова, кладет карту-ключ на мой поднос вместе с салфеткой. Не могу отвести взгляда от номера комнаты, написанного почерком, что я прекрасно знаю; я смотрю, а наклонные линии размываются.

Вглядываюсь в голубые усмехающиеся глаза, хотя выражение его лица – деловая учтивость. Может, он замечает мою панику, поскольку ухмылка его исчезает, и он одаривает меня небольшой милой улыбкой.

– Я тоже нервничаю, - говор его зажатый; не ирландский, как у моего мужа. Может, валлийский. Он протягивает мне руку.

– Джеймс.

Я смотрю на нее, потом – на него, прежде чем перенести поднос на одну руку, чтобы пожать ее.

– Белла.

Он кивает.

– Я знаю.

– Что он… что он тебе сказал? Заплатил, да?

Губы его сжимаются, и он качает головой, точно ответы на эти вопросы – тайна, кою он не собирается обнародовать.

– Скажи хотя бы, откуда ты его знаешь?

Он вновь улыбается, и я вижу проясняющуюся с одной стороны ямочку.

– Тех-менеджер я.

– А, - я правда не знаю, что еще сказать. Он, кажется, понимает. Склоняет голову в мою сторону, снимая воображаемую шляпу, и уходит.

Я смотрю ему вслед, наблюдая, как он удаляется, держа небрежно одну руку в заднем кармане джинсов. Он растворяется в толпе, но я знаю, что увижу его снова через тридцать минут и тридцать этажей.

После смены я переодеваюсь в джинсы и футболку, нахожу Гарретта в баре, заказываю тройную водку с мартини и зажмуриваю глаза от обжигающих ощущений. Пока еду, вытаскиваю из кармана «Ксанакс» [1] и глотаю, не запивая.

Неужели я собираюсь это сделать?

Да. Собираюсь.

У меня свои причины. Глупые, но все-таки причины. Не беря в расчет деньги и подпись.

Может, я ошибаюсь, но все это походит на блеф.

Видно, что у Эдварда денег как грязи, гнева в избытке и месть застилает глаза. Но все-таки это – не он. Это – не его способы.

Ты изменила меня.

Я перетаптываюсь с ноги на ногу. Разглядываю свое расплывчатое отражение на медной панели под приглушенным освещением. Сама бледная, губы же розовые и выделяются, точно кровь на бумаге.

Неужели я собираюсь это сделать?

Лифт звенит, и сердце ухает вниз. Дверцы разъезжаются с шумом, я же не двигаюсь. Спирали ковра все те же, хоть я и приминаю их одной ногой.

– Будь смелой, принцесса.

Я пролетаю через коридор прямо к номеру, размахивая ключ-картой как хвостовиком [2]. Провожу через слот, наблюдая, как загорается зеленый свет, и толкаю дверь.

Там тихо и мирно, и внезапно появляется такое чувство, что я очутилась в яме отчаяния. Вместо альбиноса, встретившегося со мной и убедившегося, что я здорова и способна перенести животный трах, тут в ряд на мраморной полке стоят крошечные бутылки ликеров.