Урановый рудник
Шрифт:
В этот самый миг уже почти готовая обтекаемая фраза вылетела у него из головы, поскольку Холмогоров вдруг ощутил настоятельную потребность сделать что-то иное. Он еще не понял, что именно собирается предпринять, а его правая рука уже протянулась, будто сама собой, и что было сил толкнула участкового в грудь.
Не ожидавший подобного вероломства и незнакомый с воистину богатырской силой Холмогорова, участковый коротко вякнул и, нелепо взмахнув руками, в одной из которых все еще сжимал пистолет, с шумом опрокинулся навзничь. В следующее мгновение сквозь слабеющий гул пламени до них долетел характерный сухой щелчок, и винтовочная
— А, чтоб тебя! — закричал Завальнюк. — Ложись!
Голос у него звенел от возбуждения и испуга, как у мальчишки, который, играя в войну, вдруг обнаружил в руках у себя и своего «условного противника» вместо грубо обструганных дощечек настоящее боевое оружие. Сам подполковник ложиться не стал, а только припал на одно колено, выхватив из-за пазухи свой огромный пистолет, в полумраке казавшийся еще больше и страшнее.
У Холмогорова пистолета не было, но он тоже не стал ложиться, ограничившись тем, что присел на корточки, сделавшись практически невидимым на фоне черного от старости забора.
— Вон он, гад! — крикнул Завальнюк, указывая в темноту стволом пистолета. — Стой, стрелять буду!
Конец его фразы потонул в грохоте выстрелов, но стрелял не подполковник. Повернув голову на звук, Холмогоров увидел Петрова, который, поднявшись во весь свой невеликий рост и держа пистолет на вытянутых руках, палил по кустам на опушке леса. Холмогорову почудилось, что там на мгновение промелькнула странно сгорбленная, сутулая, почти обезьянья фигура. Потом фигура скрылась, и Петров перестал стрелять. Его подсвеченное отблесками угасающего пожара лицо поразило Холмогорова выражением какой-то хищной радости и азарта, как будто лейтенант стрелял не по конкретному противнику, а по собственным страхам, не дававшим ему нормально, по-человечески жить уже который год. Очевидно, так оно и было; наверное, Петров, сам того не подозревая, носил в своей душе под толстым слоем холодного пепла непогасшие угли отваги и долга.
— Молодец, Петров! — крикнул Завальнюк, вскакивая и бросаясь туда, где мелькнула неясная тень. — Прикрой! Только не зацепи, он мне живым нужен!
— Ага, — с какой-то очень странной интонацией сказал ему вслед Петров и, подняв ствол пистолета к усеянному звездами ночному небу, принялся размеренно, будто гвозди заколачивал, палить в воздух.
Он выстрелил шесть раз и завозился, меняя обойму. Холмогоров удивился: если верить арифметике, получалось, что Петров сделал по кустам всего три прицельных выстрела, в то время как Алексею Андреевичу почудилось, будто участковый строчил, как из пулемета. Воистину, у страха глаза велики…
Петров деловито передернул затвор и начал поднимать руку с пистолетом.
— Погодите, — тоже поднимаясь во весь рост, сказал ему Холмогоров. — По-моему, уже все.
Петров прислушался, стоя с поднятым кверху пистолетом, и кивнул. Вокруг было тихо, даже собаки не лаяли, испуганно притихнув. Потом на опушке затрещали кусты и мелькнул луч карманного фонарика.
— Эй! — громко окликнул их издали Завальнюк. — Сюда давайте!
— Ну, сейчас начнется, — буркнул себе под нос Петров, вложил пистолет в кобуру и первым зашагал на свет фонаря, по дороге яростно отбиваясь от комаров.
Участковый не ошибся. Как только они приблизились к подполковнику, тот первым делом накинулся на Петрова чуть
ли не с кулаками.— Петров, скотина криворукая! — яростно прошипел он. — Ментяра ты бестолковый, мусор тротуарный, что ты натворил?!
— А что такое? — изумился Петров.
В темноте Алексей Андреевич не видел его лица, но, услышав, каким тоном была произнесена эта реплика, преисполнился твердой уверенности в том, что Петров не хуже Завальнюка умеет делать большие глаза. Оставалось только предположить, что это сугубо профессиональный навык, которому будущих офицеров силовых структур обучают на специальных засекреченных семинарах.
— Ты мне глазки не строй! — подтверждая догадку Холмогорова, зарычал на Петрова подполковник. — Тоже мне, волк в овечьей шкуре! Ты что наделал, я тебя спрашиваю?
— А чего я такого наделал? — продолжал недоумевать Петров. — Только не говорите, что я вас задел, я в воздух стрелял, вот и Алексей Андреевич подтвердит, это вы сами, поди, оцарапались, а теперь на меня валите, как будто я вам козел отпущения какой-то…
— Козел, — вздохнул Завальнюк, — уж что козел, то козел! На, смотри!
Он повел лучом фонарика по сырой спутанной траве и кустам, кажущимся при таком освещении небывало косматыми и загадочными. Потом луч остановился, упершись в повисшее на прогнувшихся под его тяжестью переломанных ветвях кустарника тело. Человек лежал на этой ненадежной опоре лицом вниз, бессильно свесив голову и руки, которые почти по локоть торчали из просторных рукавов пятнистого маскировочного комбинезона, и по его позе Холмогоров сразу определил, что он уже ничего не скажет: живые так не лежат, а мертвые не разговаривают.
— Любуйся на свою работу, — свирепо предложил подполковник. — Готов! Можно даже пульс не искать, и так все видно.
— Виноват, — голосом, в котором не было даже намека на раскаянье, пробубнил Петров. — Это, наверное, случайно, — добавил он, шмыгнув носом.
— В воздух он стрелял, — проворчал Завальнюк. — Случайно… Одна в легком, одна в позвоночнике и еще одну ты ему прямо в затылок залепил, в самую середку. Так-то, товарищ экс-чемпион Российской Федерации! Ну, что с тобой за это сделать?
— Виноват, — шмыгнув носом, повторил Петров. — Само как-то вышло, я не хотел…
— Простите, — вмешался терзаемый любопытством Холмогоров. — Чемпион России, вы сказали? Это в каком же виде спорта, если не секрет?
— Секрет, — невежливо буркнул Завальнюк и раздраженно добавил: — В каком, в каком… Вы что, сами не видите? Кто бы это еще ухитрился ночью, навскидку, по движущейся мишени, да еще на предельной дистанции, выбить тридцать очков из тридцати возможных? Ведь все три ранения смертельны, пропади они пропадом! Две последние пули этот умелец влепил уже в покойника. Сволочь ты, Петров, — заключил он. — Возьми фонарик, посвети, осмотреться надо!
Петров с преувеличенной готовностью схватил фонарик и, услужливо склонившись над присевшим на корточки Завальнюком, осветил труп. Он всеми доступными ему способами демонстрировал самое искреннее раскаянье и готовность услужить, что было очевидным притворством. Холмогоров косился на него с невольным уважением и только диву давался, на какие неожиданные выверты способна человеческая натура. Перед Алексеем Андреевичем был совершенно другой человек — не пустое место, каким Петров выглядел до сих пор, а умелый и отважный боец, в одночасье пробудившийся от сна.