Урановый рудник

Впрочем, заметив на поясе у покойника солдатскую флягу в зеленом полотняном чехле, умелый и отважный боец повел себя вполне предсказуемо: вороватым движением отстегнул ее от ремня, в два счета отвинтил колпачок и жадно понюхал горлышко.

— Вода, — сказал он разочарованно и уронил флягу себе под ноги. Стало слышно, как ее содержимое, булькая, вытекает в траву.

— А ты думал, водка? — насмешливо спросил снизу Завальнюк. — Давай, ночной снайпер, свети, не видно же ни хрена!

Вздохнув, Петров снова направил луч фонарика на труп. Завальнюк перевернул убитого на спину.

— Да, — сказал он, — такому сто граммов для храбрости ни к чему.

Перед ними лежал высокий и худой мужчина лет сорока. Кость у него была крупная, плечи широкие, руки длинные и мосластые, а волосы — длинные, до плеч, основательно спутанные и украшенные воткнутым в них пером какой-то птицы. Вопреки ожиданиям, убитый был гладко выбрит, а его худое, хищное лицо покрывала устрашающая раскраска — не беспорядочные полосы и пятна, какими разрисовывают себя, уходя на задание, спецназовцы, а яркий и сложный узор, как у североамериканских индейцев на тропе войны. В щели чуть приоткрытого рта поблескивали два ряда зубных протезов из нержавеющей стали, распахнутый на безволосой груди маскировочный комбинезон позволял видеть часть какой-то татуировки. Татуировками были покрыты и руки покойника. На поясе у него, помимо обследованной Петровым фляги, висели тяжелый брезентовый подсумок, армейский штык-нож и громоздкая деревянная кобура, вся исцарапанная от долгого употребления. На земле, в полуметре от трупа, лежала современная снайперская винтовка. Обшарив карманы убитого и не найдя ничего, кроме коробка спичек и кисета с табаком, Завальнюк поднял винтовку и осмотрел прицел.

— А оптика-то ночная, — заметил он и как-то по-новому взглянул на Петрова: — Беру свои слова обратно. Если бы ты его сразу не повалил, мы бы с тобой сейчас не разговаривали.

— Он бы вас и без оптики сделал, — шмыгнув носом, заверил подполковника Петров. — Ножиком…

— Да, — кладя винтовку на траву, сказал Завальнюк, — вояка серьезный.

— Да и ходок бывалый, — заметил Петров, поднимая с земли и показывая ему кисть убитого.

На пальцах покойника виднелись татуировки в виде каких-то перстней. Холмогоров не знал, что они означают, знал лишь, что делают такие татуировки в местах лишения свободы. Зато Завальнюк и Петров были полностью в курсе и рассматривали руки убитого, как некую музейную редкость, наперебой шумно восторгаясь увиденным.

Увлекшись осмотром, Завальнюк одним рывком разодрал до пояса и сдернул с трупа маскировочный комбинезон, обнажив костлявый, жилистый торс с узлами мышц и выступающими дугами ребер. Живот и грудь были покрыты одной сплошной татуировкой, которая изображала не то собор, не то какой-то монастырь со множеством увенчанных восьмиконечными православными крестами куполов.

Холмогоров наклонился, чтобы получше разглядеть это произведение искусства.

— Что же это за монастырь? — пробормотал он задумчиво. — Что-то я такого не припомню. И вообще, непонятно. Мы говорили о язычниках, а это… гм… изображение свидетельствует о набожности, хотя бы и показной…

Кто-то коротко хихикнул — то ли Петров, то ли Завальнюк, — и наступила странная, неловкая тишина. Холмогоров поднял голову и по очереди вгляделся в лица своих товарищей, но ничего не увидел, поскольку луч фонарика освещал только лежащее на земле тело.

— Что случилось? — спросил он. — Я что-нибудь не то сказал? Но вы сами взгляните: купола, кресты…

— Алексей Андреевич, — сказал Завальнюк ласково, — милый вы мой! Да вы что, с Луны свалились? Купола, кресты… Да это же его послужной список! Каждый купол — ходка…

— Ходка? — переспросил Холмогоров.

— Ну, срок… Бот, глядите: раз, два, три… пять… восемь ходок! А если пересчитать окошки, можно узнать, сколько лет длилась каждая из отсидок.

— Благодарю вас, — вежливо сказал Холмогоров. — Это было в высшей степени полезное разъяснение. Познавательное.

Пересчитывать окошки он не стал — их было видимо-невидимо.

— Не может быть, — задумчиво сказал Петров, — чтобы в архивах на этого волка ничего не нашлось. Сфотографировать бы его, откатать пальчики да послать запрос…

— Помолчи, — резко оборвал его Завальнюк. — Не твоего ума дело, лейтенант, без тебя разберутся.

Сказано это было как-то так, что Холмогоров сразу понял: когда подполковник кричал на Петрова за то, что тот убил снайпера, это делалось просто для острастки, потому что так положено; теперь же, судя по всему, Завальнюк рассвирепел не на шутку, как будто участковый затронул запретную тему. При этом Петров был, без сомнения, прав: личное дело убитого наверняка до сих пор хранилось в одном из архивов МВД и могло пролить свет на происходящие в Сплавном и его окрестностях события.

Похоже было на то, что подполковник Завальнюк прибыл в Сплавное с одной-единственной целью, четко сформулированной Холмогоровым еще в начале вечера: тихо и аккуратно замести мусор под половик. Это было печально: Алексей Андреевич придерживался о Завальнюке лучшего мнения. Глядя на окаменевшее после начальственного окрика лицо Петрова, подсвеченное снизу фонариком, Холмогоров дал себе слово выяснить, что это был за мусор и кто его здесь оставил.

— Уходить надо, — медленно остывая, сказал Завальнюк, — а то устроили мы тут с вами базар… Того и гляди, кто-нибудь из его приятелей нас из леса на мушку возьмет.

— Да вряд ли! — сухим, казенным голосом возразил Петров. — Давно бы уже взяли. Покараулить бы… Не может быть, чтобы они его тут оставили!

— Бесполезно, — после короткого раздумья отмахнулся от этой идеи Завальнюк. — Если они за нами следят, то сразу поймут, что кто-то остался в засаде. А если не следят… Что ж теперь, поселиться в этих кустах? Оружие забираем, и айда в расположение части.

Петров молча пожевал губами, явно подавляя острое желание возразить высокому начальству. Холмогорову логика подполковника также показалась странной, но это его ничуть не удивило: он уже понял, что в данном деле подполковник Завальнюк себе на уме.

Глава 14

Кончар стоял у окна, скрестив на могучей груди толстые, как окорока, руки, глядел вниз на шевелившуюся невдалеке от ямы небольшую толпу и молчал, давая утихнуть клокотавшему в груди гневу. Взгляд его то и дело отрывался от людей внизу и останавливался на пулемете. Пулемет стоял в углу кабинета, растопырив вороненые сошки и выставив комариный хоботок ствола. В прикрепленной к казеннику тусклой стальной коробке, невидимая снаружи, свернулась, как спящая змея, туго набитая патронами лента. Патронов хватило бы на всех, кто собрался внизу, а для остальных имелась запасная лента, и не одна; порой, вот как сейчас, Кончару начинало казаться, что это наилучший выход.

Он отвернулся от окна, подошел, скрипнув начищенными до зеркального блеска сапогами, к столу и раздавил окурок в оловянной пепельнице. Только после того, как погасла последняя тлеющая крупинка табака, человек-медведь поднял хмурый взгляд на Савела, который все еще стоял у двери, безмолвный, неподвижный и бледный, как гипсовая статуя. Савелу было от чего бледнеть: нрав Кончара он изучил досконально и доподлинно знал, что ночное происшествие кому-то дорого обойдется; кому именно и насколько дорого, неизвестно, но что даром оно не пройдет — это факт.