Утешение

Выросшая в семье атеистов, она не умела молиться, поэтому в мыслях непрекращающимся потоком шли слова: «Пусть все будет хорошо, пусть все будет хорошо…» Перед глазами стояло лицо сына, но не такого, как сейчас, а маленького, двухлетнего. Он сидел у нее на коленях, с пухлыми щечками, с блестящими от интереса глазами, и, познавая мир, спрашивал, указывая пальцем с предмета на предмет: «Это? Это?» — «Это цветы, это вазочка», — терпеливо объясняла молодая Ольга, и сын, полностью удовлетворяясь ответом, переводил палец на что-то другое.

— Зайдите, — пригласил ее в кабинет полковник, приоткрыв дверь.

Наверное, он был неплохим человеком, раз потратил несколько часов своего времени на незнакомую ему женщину, обычную посетительницу, которая стояла сейчас посреди кабинета с бледным лицом. Вернувшись за стол, полковник с минуту помолчал, затем неожиданно спросил, не глядя Ольге в глаза:

— Вы хоть телевизор смотрите?

Военком переходил то на «вы», то на «ты» совершенно произвольно, видно, повинуясь своему внутреннему настроению.

— Смотрю, — непонимающе ответила Ольга и зачем-то добавила: — С дочкой.

— Я в смысле новостей. — Полковник явно старался не встречаться с Ольгой глазами. Он взял в руки ручку, покрутил ее, кинул, полистал какие-то бумаги, затем сжал пальцами подбородок, крякнул и решительно продолжил: — По указу президента для наведения конституционного порядка в Чеченскую республику ввели войска. По сути — это полномасштабная военная операция… — Здесь он нашел в себе силы посмотреть на Ольгу и, уже не отводя глаз, произнес жестко и четко: — 131-я Майкопская бригада в новогоднюю ночь штурмовала город Грозный. Бригада оказалась в окружении. Буквально пару дней назад ее остатки мелкими частями вышли из города. У меня товарищ при высоких чинах служит в Северо-Кавказском округе. Он разузнал. Ваш сын, Алексей Новиков, в составе 3-й танковой роты участвовал в штурме Грозного… На данный момент он числится пропавшим без вести.

Воздух из кабинета словно высосали. Дышать стало нечем. Наверное, какие-то секунды выпали из памяти, потому что полковник вдруг оказался возле нее, со стаканом воды в руке, а она сама сидела на стуле возле стены.

— Ну что ты, мать, — говорил полковник, и его понимающие глаза были близко-близко. — Это же неплохая новость… Когда ты сказала, что сын в Майкопской бригаде служил, я думал, что придется тебе говорить, что его больше нет. Они там почти все полегли. А так — пропавший без вести! Ты мне верь, я в Афганистане воевал. Знаю, что это еще ничего не значит. Мог самовольно часть оставить, затеряться в тылах, или отсиживается где-нибудь в подвале. Там сейчас каша такая творится, никто ничего не знает, бойцы до сих пор выходят в самых разных местах. Мой товарищ так и сказал — на данный момент. А это значит, что мертвым его никто не видел. Ну что ты, мать… Ты попей водички, попей…

* * *

Настя вернулась домой от подруги, когда на улице уже стемнело. Дома тоже было темно. Свет во всех комнатах выключен. Пахло каким-то лекарством.

Мама была дома. Нажав на выключатель в прихожей, Настя увидела ее пуховое пальто на вешалке и стоящие возле шкафчика сапоги. Но в квартире было совершенно тихо. Слышалось, как на кухне мерно стучит вода из крана.

— Мам? — вопросительно крикнула Настя в темноту комнаты. Ответа не последовало. Она сняла варежки, быстро развязала шарф. Зеркало в прихожей отразило невысокую русоволосую девочку с косичками и карими глазами. — Мама? — громче повторила Настя, заглянув в мамину комнату. В свете из коридора было видно, что мама, отвернувшись к стене, неподвижно лежит на кровати. Она даже не переоделась, как пришла, оставаясь в белой кофте с горлом и юбке. Как будто мама смертельно устала, из последних сил добралась до своей комнаты и рухнула в кровать, не разбирая постели.

Настя испугалась.

— Не включай свет, — не поворачиваясь к дочери, каким-то деревянным голосом произнесла мама. — Иди на кухню. Сейчас встану.

Вскоре на кухне весело горели голубые огоньки конфорок, на тазу закипала вода в кастрюле. Настя сидела за столом и во все глаза смотрела на маму. Мама словно не видела дочь. Она открывала шкафчики, что-то нарезала, помешивала, но все ее движения казались механическими: она походила на лишенный эмоций манекен — оболочку мамы. Глаза заплаканные, припухшие, лицо застыло, как маска. По уголку губы размазана помада.

Самая уютная кухня на свете — с белыми шкафчиками, с цветами на подоконнике, с красивыми салфетками и скатертью на столе — словно наполнилась исходящим от мамы напряжением. В полном молчании она двигалась, как автомат, выполняя запрограммированные в ней движения, — поставила перед Настей тарелку с кашей, нарезанный хлеб, налила в чашку молока из холодильника. Испуганная Настя молчала. Тикали часы на стене.

— Мам, что-то случилось? — спустя несколько минут этой невыносимой тишины не выдержала дочь.

— Нет. Все хорошо, — ответила мать совершенно металлическим голосом, стоя у раковины, вытирая полотенцем давным-давно протертые тарелки.

Но затем вдруг ее губы задрожали, искривились, а глаза мгновенно стали мокрыми. Слезы полились, как вода, капая с подбородка. Все произошло в одну секунду, словно внутри нее что-то лопнуло и криком просилось наружу. Она зажала ладонью рот и, ничего не видя перед собой, бросилась в ванную. Настя вскочила из-за стола и побежала вслед за ней, но дверь ванной с размаха закрылась.

— Мама, мамочка! — кричала Настя, стуча в дверь. За дверью слышались глухие, зажатые ладонями рыдания и шум воды из крана.

Прошло неизвестно сколько времени, прежде чем кран в ванной выключился и мамин голос, заплаканный, но уже живой, произнес:

— Да не стучи ты… Сейчас выйду. Сколько времени? Включи телевизор.

По телевизору они смотрели программу новостей. Ничего не понимающая Настя сидела на самом краешке дивана с прямой, как на уроке, спиной и расширенными глазами смотрела то на телевизор, то на маму. Мама по привычке забралась в широкое кресло в любимой позе, поддернув юбку, поджав под себя ноги в черных чулках. Она еще плакала, но тихо, вытирая платком слезы, шмыгая носом. По телевизору шла программа новостей. Показывали президента, встречи в Кремле, пышные похороны какого-то артиста. Затем мама снова напряглась, и Настя увидела на экране незнакомый серый город, в панораме местами покрытый то ли дымом, то ли густым туманом; возбужденные лица солдат, что-то говоривших в камеру оператора, и молоденькую, такую же возбужденную и радостную корреспондентку в джинсах и армейском бушлате, с растрепанными от ветра волосами, с микрофоном в руках на фоне проезжающих армейских грузовиков.

— Что делать? Куда писать, куда звонить? Ничего не знаю, — тихо сказала мама.

Сюжет сменился, вновь в кадре появилась далекая Москва и часы на Спасской башне. Мама с минуту еще неподвижно сидела в кресле, затем выключила телевизор и пошла в прихожую, где на столике находился телефон. Настя уже боялась у нее что-то спрашивать. Было слышно, как мама набирает номер, затем ее осипший от слез голос спросил: «Сергей?», и Настя поняла, что она звонила ее папе, своему бывшему мужу.

— Прости, что неожиданно, — доносился мамин голос. — Надо встретиться. Срочно. Нет, не деньги. Не телефонный разговор… Да, могу с самого утра, я взяла отгулы… Хорошо, давай у тебя на работе, в девять… Да… Пока.

Вскоре Настя отправилась в свою комнату. Обычно перед сном мама заходила к ней, сажала дочь на край расстеленной кровати и переплетала ей волосы. Деревянным гребешком расчесывала пряди, выпрямляла их, после заплетала в одну тяжелую косу, говоря при этом что-нибудь вроде: «Я тебе в рюкзак яблоко положила, съешь на перемене, в школе слушайся только учителей…» Свет в комнате мягкий, приглушенный торшером, руки у мамы ласковые, голос тихий, успокаивающий, и Настя начинала засыпать еще до того, как оказывалась под одеялом. Сегодня Настя думала, что мама к ней не зайдет, но она пришла.