Утешение

Когда Ольга ехала в маршрутке на вокзал за билетами, к ней пристал какой-то пьяный. Плотный краснолицый мужичок в норковой шапке и расстегнутой дубленке. Он плюхнулся рядом на сиденье и попытался завести разговор, начав со слов: «Какая крас-с-сивая женщина…» Ольга молчала. Не обращая никакого внимания на сидевших в маршрутке людей, пьяный что-то рассказывал о себе, что-то спрашивал, но Ольга демонстративно накинула капюшон на голову и отвернулась к окну. Врожденная деликатность или просто слабость характера не давала ей пресекать подобных типов; она терпела его разговоры, подчеркнуто смотря в окно, как будто попутчик говорил не с ней. «Какая мрачная…» — переменил свое мнение пьяный.

На следующей остановке он, сопя, поднялся и направился к выходу. Последние слова мужчины были нелепыми, вообще не к месту. Перед тем как подняться с сиденья, он с какой-то пьяной убежденностью пробормотал: «Да успокойся, найдешь ты своего любимого, найдешь…»

Это было так странно, что Ольга вздрогнула.

Когда человек пропадает или когда думают, что он пропал, начинаются знаки. Исполненные тайного смысла сны, непонятные встречи, случайно услышанные слова… Все принимается за подсказки судьбы. Сказал пьяный человек и сказал, мало ли что у него в голове. Но Ольга решила, что это ей знак об Алеше. В голову пришла нелепая мысль, что этот мужичок — посланник с неба, чтобы она не сомневалась в принятом решении. Суеверно подумала: а может ли ангел быть вот в таком обличии — пьяным, краснолицым, в старенькой норковой шапке на затылке?

* * *

На Рождество Христово Томск заметало метелью. Машины на дорогах еле двигались с включенными фарами. В белой пелене работала выведенная на улицы снегоуборочная техника. Снежные заряды крутились завихрениями в переулках, наметая сугробы у автобусных остановок и ларьков. Ледяной ветер с миллиардами снежинок гремел по карнизам, заметал балконы, стучался в окно.

Несмотря на пургу и сборы, в квартире номер четырнадцать по-прежнему уютно. Тепло и чисто. Наутюженная скатерть с кружевами на столе в кухне, на скатерти корзинка с баранками, сахарница и чашки. Привычный порядок нарушал только открытый чемодан, стоящий в комнате Ольги, да пара раскрытых шкафов.

Возле чемодана сумочка, а в ней паспорт, доллары, которые только что передала довольная, что помогла подруге, Галина, остатки отпускных и билеты на поезд. В сам город Грозный поезда, оказывается, не ходили. С Чечней пассажирского сообщения не имелось вообще. В справочном окошке вокзала на Ольгу посмотрели с каким-то изумленным испугом и предложили взять билеты до станции Моздок, что в Северной Осетии. «Может, оттуда автобусы ходят», — во все глаза разглядывая Ольгу, посоветовала ей через стекло полная женщина из справочной. Ольга купила билет до Моздока. Как-нибудь доберется. После принятия решения ей стало гораздо легче, на щеки вернулась часть румянца. Любовь, она ведь не в словах, она в действии.

Ехать предстояло далеко и долго. Двое суток до Москвы, там пересадка и еще тридцать часов до Моздока. Дальше неизвестно. Надо было собираться с мыслями и ничего не забыть. Кроме дорожного набора одежды, в чемодане в отдельном пакете находилась одежда выходная — для визита к командованию части.

Взбудораженная Настя ходила вслед за матерью из комнаты в комнату.

Бывшему мужу Ольга не позвонила, потому что гордая. Набрала маме, объяснила ситуацию. Характер у мамы был непростой, но, если попро-сишь, сделает. Закрыла на ключ калитку своего домика на окраине и приехала сегодня утром, вся в снегу, с сумками, поджав губы, всем своим видом показывая, что не одобряет решение дочери, но посидит с Настей сколько надо. До отправления поезда на Москву оставалось три часа.

— Метель-то какая… Троллейбусы, наверное, не ходят. Как до вокзала доберешься? — спросила мать, сидя на кухне за столом с кружевной скатертью.

— Все хорошо, мама. Я такси вызову, — крикнула из комнаты Ольга.

— Такси… И где этот Моздок твой?

Ольга заскочила в комнату Насти и принесла на кухню географический атлас. Раскрыла на нужной странице. Маленькая, неприметная точка на карте огромной России, далеко-далеко от Томска. От Москвы к этой точке и дальше шла красная линия железной дороги. Ольга когда-то в детстве ездила по ней. Мелькнула в памяти картинка — хлопающие двери купе, радостное ожидание необыкновенной встречи с морем, о котором она столько слышала и которое так мечтала увидеть; верхняя полка, куда ее, маленькую, подсаживал папа, чтобы она смотрела в окно; сам папа, много солнечного света и мама — молодая, моложе, чем Ольга сейчас, веселая, смеющаяся и с совершенно иным характером.

— Не знаю… По мне, так глупость ты делаешь, — недовольно произнесла мать, отодвинув раскрытый атлас в сторону. — Там невесть что творится — в Чечне этой. Я вчера по радио слышала… Воюют там. Что ты там одна сделаешь?.. Надо писать. Командованию.

— Мама, — устало Ответила Ольга, присаживаясь рядом с ней. — Это бесполезно. Я куда только не звонила. Везде одно и то же — военная тайна… Если бы не тот хороший человек в военкомате, мы бы до сих пор не знали, куда Алешу вообще отправили. А если ему помощь прямо сейчас нужна, если завтра будет поздно? Это же мой сын…

Мать сидела, сохраняя несогласное выражение на лице. Ольга смотрела на нее и думала: с какого момента в их отношениях появилась возведенная характером мамы стена? С какого момента они перестали понимать друг друга? Может, когда Ольга против ее советов вышла замуж, а может, гораздо раньше, когда умер папа, когда у мамы появилась ревность к самостоятельным поступкам дочери. Напридумывала себе что-то… Сейчас, что бы ни происходило, она словно показывала всем своим видом: «Я же говорила…»

— Пустое это, — через долгое молчание, словно назло, подытожила мать. — Поедешь, а завтра письмо придет. Напутали там что-то.

А через полтора часа, когда Ольга уже закрывала чемодан, зашла в ее комнату и сказала:

— Фотографию Алешину возьми.

Ольга замерла возле чемодана. Быстро взглянула на мать расширенными глазами. Все ее мысли до этого момента устремлялись только к одной черте — вот она сидит у командира части, вся такая нарядная, нога за ногу, шарф красиво завязан, а командир уже тянется к телефону, вызывая дежурного. Дальше этой сцены воображение словно обрезалось, потом была пустота, дальше она просто не хотела думать. Поэтому и о фотографии сына не подумала.

— Возьми, — веско повторила мать и вышла из комнаты.

И Ольга сразу бросилась к шкафу, где хранились семейные альбомы. Затем одернула себя — зачем кому-то Леша маленький; быстро пошла в комнату Насти, взяв со стола фотографию в рамке, последнюю по времени, которую сын прислал из учебки. Положила ее поверх вещей, лицом кверху, не замечая, как задрожали руки.

Потом было прощание. С нежностью обняла дочь, и глаза ее в который раз за эти дни снова стали мокрыми.

— Доченька, я скоро… — говорила она, целуя Настю. — Побудешь с бабушкой. Об Алеше надо узнать… Веди себя хорошо. Не скучай. Я буду о тебе каждую минутку думать. Я очень быстро, доченька…

Настя всхлипнула.

— Все, все… — Мать прижалась к дочери мокрой щекой.

Как Ольга потом корила себя за это смазанное, торопливое расставание. Но тогда она не понимала, что уезжает в другую реальность; что, уезжая туда, никто не может сказать, когда ты вернешься и вернешься ли вообще.

Вытерла себе и дочке слезы. Затем присели на дорожку. Бабушка размашисто и криво перекрестила спину уходящей с чемоданом Ольги.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ ПУТЬ