Узы крови

Стелла закатила глаза.

– Ты несносная упрямица, Снейп! – уведомила она не без скрытого одобрения.

– В этом мы похожи, Блэк, – улыбнулась Гермиона, но ее улыбка тут же померкла: Северус поманил ее рукой.

Она вышла вслед за отцом в коридор, готовясь к выговору. Он замер и несколько долгих мучительных мгновений смотрел куда-то перед собой. Гермиона уже смирилась со своей участью.

– Отлично сработано, – наконец, изрек отец.

Гермиона потеряла дар речи от изумления. Северус перевел взгляд на нее и криво усмехнулся. Взгляд черных глаз стал на редкость, прямо не по-снейповски мягким.

– Я горжусь тобой, – сказал он, повергая Гермиону в полнейший шок.

Несколько мгновений она просто стояла с приоткрытым ртом, а потом гордо напыжилась – впору было обеспокоиться, как бы не лопнуть от самодовольства. Она широко улыбнулась и польщено пропела:

– У меня лучшие учителя.

Северус хмыкнул, хотя скрыть улыбку ему все равно не удалось. В коридор вышел лорд Мальсибер, и они вместе направились прочь. Гермиона посмотрела им вслед, затем скользнула в соседнюю дверь, где в крохотной расфуфыренной до невозможности комнатушке в одиночестве сидел Блейз. Она хотела поговорить с ним сразу, но помешали расспросы о случившемся.

Он сидел на подоконнике, взобравшись туда с ногами, и крутил в руке злополучный кинжал. Лезвие было непривычного темно-серого густого оттенка и казалось почти черным, как только на него переставал падать прямой луч солнца. Гермиона, чувствуя себя отчего-то крайне неловко, приблизилась к Блейзу.

– Твою маму придется похоронить здесь, во Франции, – почти шепотом произнесла она, не в силах заставить себя говорить громче. – Об этом позаботятся…

Блейз продолжал упорно смотреть на кинжал с почти черным лезвием.

– … семья по фамилии Делакур… – с трудом выдавливала из себя Гермиона, ожидая, что Блейз вот-вот пошлет ее куда подальше – такое у него было мрачное лицо.

– Мне жаль, Блейз, – к глазам внезапно подступили слезы.

Блейз резким движением протянул ей кинжал и надтреснутым голосом произнес:

– Узнаешь?

Гермиона в недоумении уставилась на оружие. На лезвии, у самой рукоятки красовался оттиск фамильного герба, представлявшего собой жуткое существо с телом животного и омерзительно уродливым человеческим лицом, с капюшоном, будто у ящерицы и хвостом скорпиона. Этот герб однажды так поразил Гермиону, что забыть его она просто не могла.

– Это сделал твой отец??

Когда на званом обеде у Забини Гермиона поинтересовалась, почему у них такой герб, лорд Даниэль с гордостью ответил, что мантикору почти невозможно убить, но его предку это удалось.

– Я даже рад! – с вызовом ответил Блейз и спрыгнул с подоконника. – Я всю жизнь ненавидел его, всю жизнь мечтал, чтоб он подох!

Гермиона огорошено смотрела на его побелевшее, перекошенное от злости лицо.

– А теперь… – Блейз выглядел, как безумец, с лихорадочно горящим взглядом, весь трясущийся, так, что прядь длинных волос, выбившаяся из хвоста и упавшая на лицо, тоже мелко подрагивала. – А теперь я его убью! Сам!

Он с яростью дернул эту прядь, заводя за ухо.

– Убью! – запальчиво повторил он, будто Гермиона намеревалась ему перечить, и выскочил из комнаты, хлопнув дверью.

Она вздрогнула от звука захлопнувшейся двери, но не сдвинулась с места. Внутри зашевелился холодный ужас – почему-то ей стало страшно за Блейза.

***

Гермиона сидела в полной темноте и смотрела в окно с высоты десятого этажа фешенебельного отеля, на вечерние огни Осло внизу. Вот что ей неимоверно нравилось в магловском мире, так это вечернее электрическое освещение улиц, многочисленные фонари и неоновые вывески. Почему-то все это обилие света всегда вселяло в нее чувство человеческого присутствия, некоей незримой общности, ощущение, что она не одна и никогда одна не будет, пока горят огни человеческих жилищ. Мир волшебников не был так светел ночами. Гермионе не хотелось, чтобы кто-то вроде Темного Лорда порабощал всех этих людей, чтобы разрушил их лишенный колдовства, но обладающий чарами другой природы мир. Все должно остаться, как прежде. Два мира, соседствующие, параллельные и неповторимые. И ни в коем случае не ставшие причиной горя друг для друга. Гермионе вдруг пришло в голову, что они борются и за этот мир тоже, за два совершенно разных мира. Не слишком ли это много для того, чтобы остаться в живых? Ее охватила мучительная тревога, гложущая, непреходящая, невыносимая в этой темноте. Казалось, что все ее близкие исчезли, что, выйдя за дверь ее номера, они растворились, и огни города внизу вдруг разом утратили способность отгонять одиночество. Гермиона потянулась к торшеру, и в темной комнате вспыхнул свет. Однако стало только хуже – островок света показался еще безлюднее. Гермиона чуть не взвыла. Она порывисто вскочила с кресла и бросилась в ярко, ослепительно освещенный коридор. Сегодня ночью она не могла оставаться одна. Закрыв номер, она двинулась вдоль коридора и, отсчитав пятую дверь от своей, несколько раз тихо постучала. Ответа не последовало. Гермиона нервно потерла руки и постучала еще раз. Но, видно, Стелла уже сладко спала.

– Проклятье, – шепнула Гермиона, подходя к соседней двери и чувствуя, что скорее вернется в свою комнату, чем осмелится постучать.

Однако, к ее ужасу, дверь распахнулась сама – Регулус выглянул полюбопытствовать, кто там ломится к его племяннице в столь поздний час. Его брови взметнулись вверх.

– Хрррм, – вырвалось у Гермионы вместо приветствия или достойного оправдания.

Регулус высунулся из дверей и бросил взгляд сначала в одну сторону, затем в другую, будто ожидая увидеть рядом кого-то еще. Волосы у него были слегка встрепаны, а рубашка навыпуск расстегнута. Гермиона невольно скользнула взглядом по его груди и плоскому животу; темная дорожка волос исчезала под поясом его брюк – Гермиона смутилась, поймав себя на мысли, что ей очень нравится смотреть на эту дорожку. Она поспешно отвела глаза.

– Что случилось? – бодро поинтересовался Регулус.

Он выглядел совершенно спокойным и беззаботным. Гермиона молчала, чувствуя, как внутри разрастается паника.

– Мне кажется, что мы все умрем! – неожиданно для себя самой сдавленным голосом пропищала она и разрыдалась.

Отчаяние накрыло ее с головой, и в ярко освещенном коридоре у нее было такое чувство, будто она стоит в кромешной тьме, и неизвестно, что там у нее за спиной. Ей стало невыносимо горько.

– Ну, чего ты, – сочувственно произнес Регулус и притянул ее к себе.

Гермиона разрыдалась пуще прежнего, крепко ухватившись за его рубашку на спине. За пеленой слез она ничего не видела, чувствуя только, как он одной рукой поглаживает ее по волосам, а второй крепко прижимает к себе. Где-то за спиной хлопнула закрывшаяся дверь.

– Я просто, я так боюсь… – горло сдавило, и она не могла продолжать.

– Тихо, тихо, – прошептал он. – Помнишь, я говорил, что пока мы со Снейпом живы…

– Ты не понимаешь! – Гермиона отстранилась и заглянула ему в лицо, вцепившись в ворот его идеально отглаженной рубашки. – Я этого и боюсь! – она встряхнула его. – Что вы умрете, а я останусь! Мне без вас всех… – говорить становилось трудно, к горлу подкатила новая волна рыданий, – … жизнь не нужна… я просто… сделаю с собой что-нибудь, если… останусь одна!

– Гермиона, что ты такое говоришь? – изумился Регулус, глядя на нее с толикой испуга.

Гермиона раскрыла рот, чтобы повторить свое намерение, но сил хватило, только чтобы глубже вздохнуть, а потом она опять расплакалась и, поддавшись порыву, принялась осыпать мокрыми солеными от слез поцелуями его лицо.

– Я умру тогда, я непременно умру, – шептала она, после каждого слова целуя его губы, щеки и нос.

– Гермиона, – Регулус то ли старался отстраниться, то ли, наоборот, поймать ее губы.

– Я так люблю вас всех… – продолжала шептать она, как безумная, не отдавая себе отчета в своих действиях, гладя его по обнаженной груди и целуя все настойчивей. Этот неизменный запах крепкого кофе и дорогого одеколона дурманил ее, опьянял. Становилось невыносимо страшно от одной мысли, что она может больше никогда не почувствовать этот запах, никогда не прикоснуться к нему, и она все сильней прижималась к его телу, желая быть как можно ближе, так близко, как вообще могут быть мужчина и женщина.