В царстве глины и огня

— Ну, какое тутъ при мн пальто! говорила она. — Ншто я работаю въ новомъ пальто? Пальто; знамо дло, въ сундук заперто.

— Ты въ обдъ, двушка, покажи. За обдомъ въ застольной встртимся, ты и вынеси его въ застольную.

— Здравствуйте! Еще что выдумаете! Чтобы сальными лапами засалить? Благодарю васъ покорно. Вотъ надну его въ праздникъ, такъ тогда и увидите.

— Неужто сорокъ рублей заплатилъ? не унимались женщины съ распросами. — Неужто сапоги польскіе теб купилъ?

— Ужъ и сорокъ! И всего то только двадцать шесть.

— Ну, вотъ поди-жъ ты! А Аграфена давеча сказывала, что сорокъ. Ну, да и двадцать шесть хорошо, и двадцать шесть большія деньги. Да еще ежели прибавить польскіе сапоги… Ну, Дунька, большое счастье теб привалило!

Вечеромъ передъ шабашемъ зашелъ къ ней Леонтій. Онъ былъ полупьянъ. При вид его Дунька вздрогнула и поблднла.

— Госпож обжигалих особенное!.. толстое почтеніе съ кисточкой и поклонъ съ набалдашникомъ! насмшливо произнесъ онъ, кланяясь, и не протягивая руки, опустился на траву поодаль.

— Уйди ты. Христа ради. Ну, зачмъ ты пришелъ! заговорила Дунька.

— Какъ зачмъ? Съ подругой побесдовать пришелъ.

— Нечего со мной бесдовать, коли ужъ я съ тобой прикончила.

— Ты-то прикончила, да я-то не прикончилъ, медленно произнесъ Леонтій, набивая трубку.

— Уйди, Леонтій, Христомъ Богомъ прошу, уйди.

— О!?. Скажи на милость, какіе разговоры! А вотъ не пойду. Я къ своей сударк-воздахторш пришелъ.

— Была твоя, а теперь ужъ не твоя. Ты вотъ пренебрегъ мной, въ деревню узжаешь, а другіе ухватились и замужъ меня берутъ; такъ и не мшай-же мн, оставь меня, забудь.

— А можетъ статься, хотлъ забыть да не забывается, хотлъ пренебречь, да теперь передумалъ.

— Ты-то передумалъ, да я не передумала. Уйди, Леонтій…

— Али пальтомъ тебя на собачьемъ ла съ бронзой подкупили? Говорятъ, мой своякъ-обжигало пальто теб на собачьемъ ла купилъ и сапоги на свиномъ визг. Тебя подкупили, ну, а меня-то что-же?… Надо и мня подкупить. Ты скажи обжигал, чтобъ онъ мн новый спиньжакъ съ жилеткой оправилъ. Да… такъ и скажи ему, а то я тебя добромъ не оставлю.

— Ахъ, ты подлецъ, подлецъ! И какъ у тебя такія слова слова съ языка-то сходятъ! покачала головой Дунька.

— А отчего-жъ имъ не сходить? Ты добро хорошее; такое добро даромъ не уступаютъ. Ты скажи обжигал насчетъ спиньжака-то, подластись къ нему, да и скажи. Спиньжакъ съ него сорвать будетъ очень пользительно.

— Иди ты прочь отъ меня, подлецъ! Иди прочь, мерзавецъ! вскрикнула Дунька.

— Ой-ой-ой, какія пронзительные слова! И этимъ словамъ, только сутки побывши съ обжигалой, научилась. Ловко. Ай да, Дунька! Кажись, раньше ты такъ не разговаривала.

— Уйдешь ты или не уйдешь! еще разъ крикнула Дунька, вся вспыхнувъ и сжавъ кулаки.

— Конечно-же уйду, а только ты мои слова насчетъ спиньжака и жилетки попомни. Пускай обжигало расплачивается. Ты продалась, такъ ужъ и мн надо продаваться.

Леонтій медленно поднялся съ земли, закусилъ трубку и, покачиваясь, медленно, шагъ за шагомъ сталъ удаляться отъ Дуньки.

Дунька плакала.

XXV

Время шло. Наступилъ Успеньевъ постъ и быстро перевалилъ во вторую свою половину. Глбъ Кириловичъ, какъ муравей, ежедневно втаскивалъ къ себ въ каморку какой нибудь вновь пріобртенный предметъ, приготовляя хозяйство для будущей женатой жизни. Такъ у отправляющихся въ Пстербургъ съ дровами барочниковъ купилъ онъ съ барки продававшіеся ими за ненадобностью два чугунныхъ котелка, у буфетчика деревенскаго трактира пріобрлъ лампу съ стекляннымъ абажуромъ. заложенную буфетчику кмъ-то изъ крестьянъ и не выкупленную; мстному кузнецу заказалъ желзный таганъ для шестка печи, вымнялъ у разнощика-образника образъ мученицы Евдокіи въ фольговой риз. Пріобртенія эти радовали его безъ конца. Посл каждой покупки приводилъ онъ къ себ въ каморку Дуньку и показывалъ ей купленныя вещи. Дуньку радовало это, впрочемъ, мало.

— Леонтія-то-бы лучше убрать съ завода, сказала она какъ-то Глбу Кириловичу. — А то насчетъ дома хлопочите, а помху убрать не хотито.

— Да какъ его уберешь? Я ужъ думалъ объ этомъ, да не знаю. какъ приступиться къ прикащику, отвчалъ онъ. — Кром того, у Леонтія ряда до Александрова дня. Такъ и въ рабочей книжк у него написано. Хоть и на задльной онъ плат, но вдь можетъ судиться, что ему не дали доработать до конца. Вотъ ежели-бы провинность за нимъ какая-нибудь была, буйство или пьянство сильное съ прогуломъ, а то провинности-то никакой нтъ. Да, и какъ къ прикащику съ такой просьбой приступиться?

— Попробуйте какъ-нибудь, голубчикъ. Ужасти, какъ мн трудно при немъ! Обуялъ онъ меня совсмъ. Вдь Богъ знаетъ, что можетъ случится — и ужъ тогда пняйте на себя.

Глбъ Кириловичъ вспыхнулъ.

— Пристаетъ? спросилъ онъ.

— Да все дразнится, все насмхается. Какъ встртится, такъ и кричитъ: «продалась ты обжигал за драповое пальто и польскіе сапоги»!

— Мерзавецъ!.. прошепталъ Глбъ Кириловичъ и задумался.

Дунька потупилась и проговорила:

— Боюсь я, какъ-бы онъ меня не обуялъ. Я за себя боюсь.

— А къ шатру твоему онъ ходитъ? опять задалъ вопросъ Глбъ Кириловичъ.

— Ходитъ, ходитъ и дразнится. Я ужъ просила, чтобы Матрешка со мной работала. Теперь мы на двухъ станкахъ у одного шатра пополамъ работаемъ.

Она помолчала и прибавила:

— Дадимте ему отступнаго. Пусть онъ скорй детъ въ деревню, а прикащику скажите, чтобы онъ его не задерживалъ.

— Отступнаго? протянулъ Глбъ Кириловичъ.

— Да, отъ себя. Девять рублей денегъ у меня ость. Ежели-бы вы шесть прибавили-бы, такъ можетъ статься, онъ за пятнадцать рублей и согласился-бы…

— Но вдь это… это… Глбъ Кириловичъ смутился и не находилъ словъ.

— Что-жъ вы подлаете съ подлецомъ! Иначе право, я боюсь, какъ-бы чего не случилось. Съ вашей стороны будетъ мнніе, что я сама лукавлю передъ вами, а я, ей-ей, тутъ нисколько не причинна…

— Да онъ разв говорилъ что-нибудь на счетъ отступнаго?

— Говорилъ. Не знаю, въ шутку или взаправду, а говорилъ. «Коли, говоритъ, ты продалась обжигал за пальто, то надо, чтобы обжигало и меня купилъ за спинъжакъ съ жилеткой». Вотъ какой озорникъ! Вы все-таки поговорите съ нимъ. Право мн не въ терпежъ.

— Дунечка… Какъ я буду говорить съ нимъ объ этомъ?.. У меня и сейчасъ руки, ноги дрожатъ. Ежели я заговорю — у насъ пронзительная драка можетъ выдти. Я и такъ-то видть его не могу.

Глбъ Кириловичъ схватился за голову. Оба они молчали. Обоимъ было тяжело.

— Тогда попросите, чтобы другой кто-нибудь поговорилъ съ Леонтіемъ, выговорила наконецъ Дунька. — Пусть другой кто-нибудь поговоритъ, но только освободите меня отъ него,

— Разв Ульяну попросить? вопросительно взглянулъ на Дуньку Глбъ Кириловичъ. — Она баба подходящая…