В дальних плаваниях и полетах

«Смоленск» одержал победу: после трехнедельной борьбы со льдами он выбрался на чистую воду, вошел в бухту Провидения и принял группу челюскинцев. Это было первое судно, которому удалось весной пробиться к берегам Чукотки. Откровенно говоря, у нас на пароходе и радовались успеху моряков «Смоленска», и огорчались: почему не «Сталинград»?

Полетел на разведку Болотов.

— Чистая вода в тридцати милях к северу, — угрюмо сказал он, вернувшись. — Без помощи ледокола выберемся не скоро.

«Красин» был совсем близко. Он изменил курс и спешил к нам на выручку. Судовые радиостанции держали связь. Ледокол попал в густой туман и шел, ориентируясь по радиопеленгам.

Мне удалось переговорить с журналистом Борисом Изаковым, находившимся на «Красине».

— В тропиках нас извела адская жара, все просто истосковались по хорошему ледку, — рассказывал мой товарищ. — Вы там, пожалуйста, не всё взрывайте, оставьте что-нибудь и для «Красина»…

Ветер постепенно разрушал стену тумана. Вооружившись биноклями, все вглядывались в даль. Каждому хотелось первым крикнуть: «Вижу!» Зоркий охотник Парфенов забрался на марс.

С ледокола передали: «Пустите дым». Из трубы «Сталинграда» вырвались черные клубы.

— Вижу! Ясно вижу «Красина»! — загремел парфеновский бас.

В серых полотнищах тумана возник силуэт корабля. С поразительной легкостью гигантский стальной утюг крушил белые поля, оставляя позади двадцатиметровый канал. Под его напором с гулом рушились теснившие нас ледяные оковы. «Красин» обошел вокруг «Сталинграда», заплясали расколотые льдины. Мы были свободны.

Суда встали борт к борту. По трапам устремились две встречные группы. Я увидел своих товарищей: Бориса Изакова и Михаила Розенфельда — спецкора «Комсомольской правды», участника многих походов и экспедиций. Два часа показались мгновением. «Красин» продолжал поход на Чукотку. «Сталинград» следовал в кильватере. Разбитые мощным лидером, льды уступали нам дорогу. Туман сгущался. Перекликаясь с «Красиным» протяжными гудками, мы держали курс к бухте Провидения.

Опередив нас, ледокол исчез за горизонтом. Я пошел проститься с радистами. Мы говорили друг другу теплые слова, обменивались адресами. Это ночное прощание ожило в моей памяти три года спустя в Москве: в День печати я неожиданно получил поздравительные радиограммы: одну прислал Литвинов с борта гидрографического судна «Торос», из Арктики, другую — Попов, с плавучего дока, шедшего Индийским океаном во Владивосток.

Напоследок «Сталинграду» снова не повезло: навис непроницаемый туман, судно продвигалось малым ходом.

Над морем поминутно неслись отрывистые гудки, и вахтенные чутко прислушивались: не предупредит ли эхо об опасном соседстве скалистых берегов?

До рассвета бродили мы близ южного побережья Чукотки, Утро экспедиция встретила на пороге Берингова пролива, у цели плавания. Океан утих. И, словно набравшись новых сил, протяжно завыл гудок «Сталинграда». «Угу-у-у», — отзывались невидимые чукотские горы.

Ветер гнал серую мглу на юг, обнажая крутые берега и островерхие гряды скал, покрытые сверкающим снегом. Ничто не оживляло угрюмого пейзажа. Никаких признаков жилья, ни одного деревца…

«Сталинград» медленно входил в просторную бухту, скованную льдом; лишь у самого берега тянулся широкий канал, пробитый «Красиным».

Черные, с зеленовато-бурыми пятнами скалы и мох, подернутые снежной порошей; каменистые террасы, выщербленные ветрами, — такой запомнилась мне бухта Провидения.

Все столпились на палубе.

— Дым!.. Смотрите, «Красин»! «Красин»!

— А вот «Смоленск»!

— Какие-то домики…

— И вовсе не домики, а шалаши.

— Да это же чукотские яранги!

Оживление нарастало: сейчас мы встретимся с героями-летчиками, с челюскинцами…

На палубе «Смоленска» не было ни души, опустевшим казался и «Красин». Вдали на льду виднелись маленькие фигурки, двигавшиеся к поселку; впрочем, можно ли назвать поселком четыре-пять яранг, очертаниями напоминающих карусель? От яранг отделились два продолговатых пятна, они быстро приближались. Донесся лай, гортанные восклицания — к «Сталинграду» мчались упряжки, ими управляли чукчи в меховых кухлянках.

Они остановили разгоряченных псов в двух десятках шагов. Каюры приветливо улыбались. Видимо, никогда им не приходилось встречать такую флотилию: три больших судна сразу в глухом уголке Чукотки! Стоявший впереди коренастый чукча, покрутив головой, издал возглас непритворного удивления: «Ка-ку-мэ!» Другой прищелкнул языком, словно хотел сказать: «Бывает же такое диво!»

На мостике появился угрюмый капитан. Хриплым голосом приказал он спустить трап и завести ледовый якорь. Не спеша огляделся. Со всех сторон высились горы, и только опытный глаз мог отыскать «ворота», через которые мы вошли в эту бухту, спокойную, как замерзшее лесное озеро.

Чукчи вскочили на нарты и помчались к своим ярангам.

БУХТА ПРОВИДЕНИЯ

Спустившись на лед, я направился к «Смоленску». На палубу вели шаткие сходни. Из кубриков и кают доносились голоса, хохот, обрывки веселой мелодии. Откуда-то выскочил человек в морской тужурке, шустрый, с веселыми глазами.

Я остановил его:

— Где найти судовых радистов?

— Радиорубка за-кры-та на пе-ре-учет де-пеш, — пропел моряк. — Сомневаетесь? Серьезно, рация бездействует: непрохождение волн, какие-то помехи в эфире. Вы со «Сталинграда»?.. Пойдем к веселой компании, что ли?

Он повлек меня в кают-компанию, но вдруг передумал:

— Айда в кубрик! Всех медвежат еще не перетопили, слышите?

— Каких медвежат?

— Любых! Хотите — белых, хотите — бурых… Разве вы не знаете этой песенки? Ай-ай-ай!.. Ну, слушайте:

Двенадцать медвежат пошли купаться в море,

И там они резвились, играли на просторе.

Один из них утоп, ему купили гроб,

И вот вам результат — одиннадцать медвежат…

Знаменито, а? — засмеялся моряк. — Минут сорок уже поют на рекорд — со ста двадцати начали!..

В кубрике все сотрясалось, хор гремел:

…Тридцать четыре медвежат пошли купаться в море,

И там они резвились, играли на просторе…

За столом и на койках расположились человек пятнадцать. Мой быстроглазый спутник зашептал:

— Челюскинцы! Вот художник Решетников, физик Факидов, механик Колесниченко, гидролог Ширшов…

Корреспондент «Известий» Борис Громов неистово размахивал руками, а хористы, следя за движениями дирижера, с отчаянным выражением лица выпевали:

И вот вам результат — тридцать три медвежат…

До гибели последнего медвежонка оставалось еще с полчаса… На мое приветствие знакомые полярники поспешно закивали головами, стыдливо отводя глаза.