В душной ночи звезда

в людском муравейнике. Покусал разбитыми распухшими губами её за ушко, просил:

– Анна, голубка, ну же, ласочка...

– Посмотри на меня. Может, увидишь? Сама я не могу понять...

Бод взял двумя руками её лицо, всмотрелся:

– Страх. Ты так и не можешь его преодолеть?

Анна покачала головой.

– Его боишься?

Она спряталась на плече, чувствуя себя так, будто это человек укрыл её мягким крылом. И постаралась прижаться к нему плотнее, чтобы это большое крыло окутало её всю.

– Любила ли ты его?

– Тогда думала - да... Я не видела его смерти, не хоронила. И долго не верила. Казалось, он явится за мной, и тогда призовёт к ответу.

– Ты - святая! За что тебе отвечать?

– Он ревновал меня. Виду не подавал, но я чувствовала - он страшно меня ревнует: ни за что и ни к кому, просто так. Он - достойный, во всём сильный, а меня боялся потерять. (Бод ведал, иногда люди, предчувствуя скорую кончину, жадны до всего, что любят и чем дорожат...)

– Я не знала, что мне делать, и в чём я виновата? Попросила образцы вышивки: заполнить трудами свои дни. Он обрадовался, возил меня в монастырь посмотреть на работу монашек, купил образцы узоров, нити - всё хорошее, самое дорогое. Очень гордился моим рукоделием, хвалил, лишь бы только видеть, что я занята, что я рядом душой и телом. Справлялся, сколько я успела сработать за день. К тому времени он, мастер, за неустрашимость выбран был начальником над отрядом своего цеха, а вскоре и главным над всеми местскими военными расчётами.

Когда налетели на Берёзково, мы были не в посаде, - посадские уцелели, хоть мужчин под стенами много полегло. Я с дочками жила в новом доме в предместье. Любила волю, в городе мне было тесно... Он до последнего боялся послать за мной друга; думаю, боялся, что человек увидит то, что сделали со мной...

В конце концов, тот сам догадался, прибежал закоулками, и убил того, кто отрезал мою косу. А мог бы и не успеть! Ворогов к тому времени уже потеснили далеко. Мужа застрелили.... Когда страшный человек тащил меня за косу, я поняла, что всё равно мне не жить: не убьёт чужой - убьёт, вернувшись, муж - за то, что меня коснулся другой, просто не перенесёт такого позора! Он ведь так гордился мной! Я для него была вроде соболиной шубы, подбитой горностаями: смотрите, люди!

Анна замолчала, подавленная, растревоженная горестными воспоминаниями, почти два года отнимавшими у неё всякую охоту жить.

Бод тихо укачивал её в своих объятиях.

Она подняла глаза:

– Моё сердце сразу притянулось к тебе. Только рядом с тобой я спокойна. Я думаю, ты меня немножко околдовал?

Бод загадочно улыбнулся: он снова думал о том, как часто люди считают колдовством то, что вовсе никакое и не колдовство... Глядя сверху вниз на свою драгоценную женщину, прошептал:

– А как же? Я почувствовал, что ты и только ты мне нужна!

Он не признался, что тоже страдает от одной мысли о том, что мог разминуться с ней.

"Сирена моя!"

– Я помогу, - пообещал он.
– Ты забудешь прежние тревоги. Вернусь к себе домой, возьму кое-что. В доме осталась чудесная вода из лесной криницы. Я захватил фляжку, когда мчался ночью к тебе, но не знаю, где она.

– У Кондрата. Дядюшке отдали её в замке. Но вряд ли в ней сохранилась хоть капля воды: вся помята, расплющена. Мужчины говорили, что благодаря этой фляжке ты остался жив; били ногами, целились в грудь. Я хочу забыть и это. Сделаешь?

– Поцелуй!
– шептал он.
– Ах, Анна! Жарко мне!

– Я пойду вниз, спи, - она выскользнула. Неожиданно добавила:

– Ты тоже поддался ревности - когда думал обо мне. Признайся, чародей!

– Анна, не уходи! Смотри: я уже спокоен и смирен. Присядь. Давай договорим! Ты всегда так легко угадывала помыслы?

– Только у тебя. Остальных я просто чувствую - добрый человек или злой. Это, наверное, все женщины могут.

"Не всё так просто, милая", - подумал Бод, и ещё помыслил: вдруг она может участвовать в его чародействе? Так часто ему во время хворей, время от времени валивших людей в городе, не хватало помощников готовить целебные снадобья.

– Ты думаешь, могу ли я помогать тебе?
– отозвалась на помысленное удивительная Анна, - Не знаю... Просто я твоё эхо. И я люблю тебя.
– И она всё-таки ушла, оставив Бода думать о её тайне так, как тому было угодно.

***

Три брата взбирались вверх по склону из отцовской мастерской в посад.

– Оп-оп, - болтал Василько, широко шагая и хлопая себя по бокам:

– Знаю, какую парочку столкну с этой горки зимой*. Думаю, бортник скоро сладит дело. Покачаю их: в снегу будут по самые уши!

– Если заживут его кости, - добродушно ухмыльнулся Егор.

– Егорий, если бы вокруг тебя целыми днями ходила красотка и гладила глазами твою размазанную, как квашня, харю, ты бы не только залечил кости, но и отрастил новые - как немецкий панцирь! Мужу такой пригожей бабёнки, как Анна, панцирь в самый раз, очень даже может понадобиться. Мещане думают, что дядька Козьма неспроста накинулся на бортника.

Иванька рванулся от них. Не оборачиваясь, крикнул, что забыл в мастерской...

– Чего забыл? Ему есть варёные бобы инструмент, что ли, понадобится?
– как всегда, чесал языком Василько. Только серые глаза стали строже, когда глянул вслед брату.

– Ты-то, Егор, жениться думаешь? Или дождёшься, что, как Козьме, напиться надо будет, прежде чем к девке подойти?

– Василь, с тобой не соскучишься, - охотно веселился Егор.
– Я хочу в мастера. А после ещё хочу в путешествие*. Поеду в Могилёв - вот где есть чему поучиться. Подождут меня девки.

– Да, да, девки речицкие - того, о решении твоём узнали: как медведицы, по дуплам, под коряги, и - спать. Ждут, пока Егорий наш красно солнышко надумает их пригреть-приласкать.

Егор, смеясь, накинулся на брата:

– Я тебе мешаю? Может, храплю по ночам, или после мамкиной квашеной капусты что непристойное делаю?! Так мы все капусту любим - хрустим одинаково, значит, и всё остальное из нас выходит одинаково! Нечего поутру носом ветрить!
– и они хохотали, и толкали друг друга так, что долго не могли одолеть крутой и склизкий подъём по горе.

– Нет, ты мне не мешаешь. Хуже, - проговорил уже серьёзнее Василь,- ты черёд задерживаешь.

– Черёд?

– Ты жениться вроде как должен первым, по старшинству. Потом Иванька. А потом - я.

– А через меня?

– Батька будет против. Скажет: "Василь, ты ещё молодой! Вон - братья твои не о женитьбе, о работе думают, а ты?" - И пойдёт, и понесётся.

Егор остановился.

– А у тебя кто есть?

– Нравится. Молодая ещё. Ну, так и вы не женитесь, значит, и мне не время. Но каким арканом я её удержу здесь, не знаю?

– Не речицкая? Мещанка хоть?

– Мещанка, и не речицкая. Весёлая, как я.

– Вот весело у вас дети получаться будут!

– Да, это мы шутя.