В июне тридцать седьмого...
Шрифт:
Совсем затосковал полицейский полковник: ведь на таких, как Митрофан Нилович Шилин, российский сыск от века держится.
И что же, господа, получается? Два года ведём в Минске и губернии беспощадную войну с социал-демократами всех мастей, и с большевиками, и с меньшевиками, и с эсерами, и с полячишками, которые тоже, извольте бриться, социализма захотели, и с бундовцами, этими жидовскими выродками. Выслеживаем, арестовываем, судим, ссылаем. А результат? Их всё больше и больше. Чума какая-то, эпидемия. Особенно с четырнадцатого года, когда война началась. Нет чтобы защищать отечество, с честью служить русскому оружию, добывая славу на полях сражений!.. Нет, им революцию
Мстислав Николаевич вынул из ящика своего необъятного стола папку, на которой значилось: «РСДРП. Большевики». Сел в кресло, развязал шнурки твёрдого кожаного переплёта, стал не торопясь перелистывать страницы донесений тайных агентов...
...Да, в тот февральский воскресный вечер Григорий Каминский принял единственно правильное решение: в открытую убежать от преследователей. Ведь их двое, улицы пусты. Делать вид, что он их не заметил, и «водить» по городу — бессмысленно.
«Остаётся одно, — решил он тогда, — ноги в руки. Что же, померяемся, господа сыщики, в беге».
Не преодолев мальчишеского азарта, Григорий, быстро повернувшись к тем, кто шёл по его следу, крикнул:
— Эй, вы! За мной! — И он припустился по улице изо всех сил. Сзади — топот ног, частое дыхание. Потом крики:
— Стой! Стой!
— Стрелять будем!
И действительно. Грохнул выстрел. За ним второй...
Каминский сделал резкий зигзаг, нырнул за угол.
Сзади послышался полицейский свисток, снова крики: «Стой!», но уже Григория и преследователей разделяло порядочное расстояние. Поворот за угол кирпичного дома, ещё поворот. Он оказался в лабиринте узких переулков деповского посёлка, затеряться тут ничего не стоило. Да и топота сзади, криков, свистков уже не было: незадачливый Крыса вместе с Верблюдом бегунами оказались никудышными: потеряли свой «объект».
Возвращаться домой? Но где гарантия, что его там не ждут?
«Да что это я? — остановил себя Григорий. — Надо идти в госпиталь. Там, после операций, если получится, засну часа на два. А завтра найду Илью, что-нибудь придумаем. Утро вечера мудренее».
Всю ночь он провёл в госпитале, ассистируя с Александром Криницким у операционного стола. Александр ничего не знал о его политической борьбе, вернее, знал в общих чертах, он никогда не проявлял интереса к этой стороне жизни своего друга, хотя Каминский чувствовал, что Александр не одобряет всё то, что он называет «занятиями политикой». Тем не менее утром оба немного поспали тут же, в операционной, на жёстких кожаных диванах.
Каминский сказал Александру:
— Вот эту записку надо передать по адресу... Адрес лучше запомнить.
Криницкий без всяких вопросов сказал:
— Говори адрес.
Записка была адресована Илье Батхону.
Они встретились в суете Виленского вокзала, в буфете взяли чай, сели у стола, на всякий случай поближе к выходу. После того как Каминский поведал о том, что произошло вчера вечером, Батхон сказал:
— Уже трое суток идут аресты. Тебя наверняка ищут. Поэтому поступим так. К себе не заявляйся. Вот адрес. — Он передал Григорию свёрнутый листок. — Поживёшь пока там. Дом вне подозрений, семья учителя реального училища. За твоими вещами через пару дней пошлём кого-нибудь из женщин на извозчике. Бережёного Бог бережёт. А вообще, Гриша, чем скорее ты уедешь из Минска, тем лучше. Значит, решено: поступаешь
в Московский университет, будешь врачом?— Да.
— Одобряю. Очень даже одобряю. Ты выбираешь себе замечательную профессию. — Илья Батхон сухо покашлял в кулак. — Только вот что, Гриша... Может быть, тебе вначале придётся заехать в Питер...
— В Питер? — в волнении перебил Каминский.
— Именно. Недели через две-три. Надо будет отвезти очень важные партийные документы. Наш обычный связной, судя по всему, арестован. Или в пути, или в самом Петербурге. Сведений пока нет. Ты понимаешь, какая ответственность ляжет на тебя? Две явки, документы, деньги получишь перед самым отъездом. А из Петербурга — да будет с тобой удача! — в Москву. Кстати, мы тебе дадим и московские явки. На первый случай. Ведь у тебя там никого нет?
— Как говорит Александр Криницкий, в Москве замечательное минское землячество студентов.
— Вот и отлично. — Батхон внимательно посмотрел на Григория. — Криницкий знает о тебе всё?
— Все, кроме главного.
— Больше вопросов нет, — засмеялся Илья. — И последнее. Приказ: до отъезда прекращаешь всякую партийную работу. Занятия твоих кружков, увы, тоже отменяются.
— А госпиталь? — спросил Каминский.
— Разве что госпиталь. Но, Гриша, предельная осторожность. Они ни в коем случае не должны найти тебя.
— Они меня не найдут. Я изменю внешность.
Неожиданно ещё одно событие сделало поездку в северную столицу особенно желанной.
...Однажды, в конце марта, в госпиталь пришёл Дмитрий Тыдман. Григория и ещё двух гимназистов он застал во дворе сазоновского особняка — братья милосердия пилили и кололи дрова.
— Гриша, мне надо поговорить с тобой, — сказал Дима.
Они сели на высокое крыльцо дровяного сарая. Был полдень, стоял ясный, по-весеннему тёплый денёк.
— Только в госпитале тебя и можно найти, — продолжал Тыдман, преодолевая неловкость. — Где ты? Что ты?.. Хотя бы зашёл когда-нибудь.
— Всё дела. — Каминский прямо посмотрел в глаза давнишнего друга. — Ерунда какая-то, Дима. Это всё я виноват, прости. — И огромное облегчение испытал Григорий. — Да, да! Не перебивай, пожалуйста, — только я. В общем, всё как прежде, верно?
— Да! — Дмитрий порывисто обнял Каминского за плечи. — Наша дружба не может кончиться вот так, по-идиотски.
— Верно, всё, что было, — идиотство, — засмеялся Каминский. — Ну, рассказывай, что у тебя и как? Есть новости в гимназии?
— Никаких особых новостей. Готовимся к экзаменам. Зубрим, братцы, зубрим. — Дмитрий заглянул в глаза друга. — А ты, значит, в Москву, в университет?
— Да.
— И скоро?
— Скоро.
«Нет, даже Диме я не могу сказать про Петербург», — подумал Каминский.
— Значит, расстанемся. — Дмитрий помедлил несколько мгновений. — Я за последнее время получил несколько писем от Оли. Она спрашивает о тебе...
— Обо мне? — вырвалось у Григория. И сразу колоколом забухало в груди.
— Да, почти в каждом письме. Вот в последнем — тоже. Я потому и пришёл к тебе. Прочитай, если хочешь. Там секретов нет.
— Неудобно как-то... — Григорий ничего не смог поделать с собой: лицо его пылало.
— Нет, ты всё-таки прочитай, — настаивал Дмитрий.
«Милый брат! — читал Каминский. — Всего лишь несколько строк, чрезвычайно занята. У меня, если можно так сказать, всё хорошо: курсы поглощают свободное время, да ещё вторые курсы — учусь на сестру милосердия. Собралась в действующую армию. Отцу пока ничего не говори. Не надо лишних семейных волнений...