В поисках баронессы

Вот это вот сейчас происходит с ней?! Этого же просто не может быть!

В этот раз Гото часа три, если не больше, мотал ей нервы. Бесконечные вопросы — то и дело повторяющиеся в разных вариациях. Периодические перескоки на неожиданные темы. К примеру — с кем она встречалась при таких-то обстоятельствах два или три года назад, во время одной из поездок на юг.

Святой Иероним, она этого уже и не помнила!

Поначалу она терпеливо и обстоятельно отвечала на все вопросы. Добросовестно пыталась вспомнить лица и обстоятельства. Но постепенно в голове начинало шуметь. Мысли путались.

Когда она срывалась на крик, сыщик миролюбиво напоминал ей о том, чтобы держала себя в руках. И продолжал пытку вопросами.

А вот теперь… в груди разливался холод, стало трудно дышать.

— Я, — она запнулась. — Эсквайр Гото, мне нечего сказать. Все, что я могла рассказать, я вам рассказала! — голос сел, слова вырывались с трудом, царапая горло.

Шаги палача она услышала издали, когда тот находился далеко от допросной. Она уверена была, что слышит именно их — размеренные и деловитые. Кажется, такой беспомощности она не ощущала даже тогда, когда очутилась в лагере горных троллей. И позже — в их деревне.

Дверь распахнулась. Ну да, палач.

А следом… вид у заходящего вслед за палачом Кеннета был еще более мрачный, чем вчера, когда он приходил к ней. Брови сдвинуты, губы плотно сжаты.

Некроманта обычно приглашали, когда требовалось провести допрос с особым пристрастием. Чтобы заключенный не испустил дух прежде времени. Судя по лицу — за этим он сюда и явился.

— Я же сказала, — голос сорвался на тонкий писк, задрожал. — Мне нечего сказать!

Сыщик молчал. Только переглянулся с некромантом. Кеннет едва заметно кивнул. А у нее вдруг закружилась голова. Палач протопал в дальний конец допросной, набросил тяжелый кожаный фартук, загремел какими-то железками. И Агнес не выдержала: вскочив со стула, ринулась в сторону двери.

Зачем? Она сама не знала. Ясно же, что никуда из допросной ей не деться. Но способность соображать испарилась. Она вообще перестала понимать, что происходит вокруг.

Потом стражник крепко держал ее за руки, а она билась и вырывалась. Кажется, кричала. Гото что-то втолковывал ей — она не слышала. Не понимала. В конце концов он махнул рукой, скривился.

Кое-как в себя Агнес пришла уже в камере, сидя на досках, едва прикрытых засаленным тюфяком. Трясло, перед глазами плыло.

Она поднялась, чтобы напиться воды из бочонка возле двери. Ноги тряслись, колени были мягкие и ватные, подгибались. Шаги получались короткие и запинающиеся.

Руки тоже дрожали. Пришлось наклониться вперед, чтобы не разлить на себя воду, пока пила. Потом вернулась на лежанку, свалилась. Свернулась калачиком, подтянув колени к груди. Глаза защипало, и она зажмурилась. Чувство собственной беспомощности душило ее с того момента, как она очутилась в камере в первый вечер. Но сейчас оно захлестнуло с головой.

Способность соображать вернулась не сразу.

Агнес пролежала неподвижно, наверное, час или два. Ощущение времени смазалось. Она еще пару раз поднималась, чтобы попить воды — в горле пересохло.

Лишь когда в животе заурчало, она начала понемногу оживать. Обед она, судя по всему, пропустила. Торчала в это время в допросной, и еды ей не оставили. А может, оставляли, но унесли. Наверное, скоро ужин. Если она и его не пропустила. Ее выводили в допросную, а та тоже находилась на подземном этаже. Так что увидеть, где находится солнце, Агнес не могла.

Вспоминать о прошедшем допросе не хотелось. Но ничего другого, чтоб отвлечься от проснувшегося голода, не нашлось.

Гото собрался звать палача — выбивать из нее признание в мнимых преступлениях. И тот даже явился. Да не один, а в сопровождении некроманта. Спрашивается — почему же ее так просто отправили обратно в камеру?

Нелепость какая-то.

Или, напротив, тонкий расчет. Если на теле дочери древнего рода — пусть от нее семья почти и отказалась — останутся следы работы палача, этого так просто не скроешь. А окажется, что она ни в чем не повинна — собственно, так оно и есть — и Гото придется отвечать за принятое решение.

Страх же следов не оставляет. Гото всегда может заявить, что не преследовал цели запугать аристократку. А что она оказалась слишком нервной — так его ли в том вина!

Значит, он все-таки понимает, что она может оказаться невиновной! Во всяком случае, твердой уверенности в ее виновности у эсквайра нет. Да она с самого начала понимала, что обвинения звучат смехотворно! Что это — у Гото сдают нервы? Начинает творить дичь, потому что на него давят из Ковентри?

В душе всколыхнулась надежда.

Всколыхнулась — и погасла. Сколько времени уже она торчит под замком? Не так-то и много, по большому счету. Не год, даже не месяц. Всего-то четвертый день. Меньше седмицы.

Губы сами собой жалобно искривились, а из горла вырвался тоненький вой. По щекам потекли слезы.

Агнес не знала, сколько пролежала вот так, рыдая, не в силах успокоиться. Не заметила, в какой момент заснула. Снилось что-то мерзкое и тягомотное.

*** ***

В этот раз, прежде чем вывести из камеры, ей связали за спиной руки. Видимо, это после вчерашних метаний в допросной, когда она от ужаса перестала что-либо соображать. Агнес было все равно. После вчерашнего что-то в ней потухло. Чувств не было, осталась только слабость и отчаяние.

Гото в кабинете не оказалось. Ее посадили на стул перед заваленным бумагами столом. Руки оставили связанными.

У окна спиной к кабинету стоял Кеннет, в кресле сбоку сидел милосердный. Эти-то здесь на кой, интересно?

Хотя кого она обманывает. Не интересно.

Агнес свесила голову. Держать ее ровно не было ни сил, ни желания. Да и глядеть на лица некроманта и священника тоже не хотелось. Почему привели в кабинет, а не в допросную? Хотя это означает, что палача не будет! Во всяком случае, чтобы прибегнуть-таки к его услугам, ее придется увести отсюда. Слабое утешение, конечно — но путь на подземный этаж даст какую-никакую отсрочку.

Отсрочку, которая ничем ей, разумеется, не поможет.

В груди разливалась мелкая дрожь. В другое время она радовалась бы, что ее привели в кабинет, находящийся на первом этаже. Что она может в распахнутое окно видеть солнце, небо. Может вдохнуть свежий воздух. Совершенно пьянящий после подземелья. Да и было здесь куда теплее, чем в камере. В другое время она наслаждалась бы этими минутами спокойствия и возможности видеть дневной свет.

Глава 25

Не радовал ни щебет птиц, ни солнечные лучи, пляшущие на столешнице прямо перед ее глазами. Страх и безнадежность заставили краски мира выцвести.

— Гляди-ка, Брисси, — окликнул некромант. — У тебя появилась седая прядка!

— Что? — шепнула она, невидяще взглянув на него.

Говорить нормально не получалось — только хрипло шептать. Голос сорвала. Глаза у нее, должно быть, дикие. Она по сей момент не могла поверить, что все происходит на самом деле.