В поисках Дильмуна

Я снова принялся строить догадки на чрезвычайно зыбкой статистической основе. Возможно, перед нами чисто хронологическое развитие стиля: от маленьких черных печатей к более крупным светло-серым (обе с высокой шишечкой) и далее к печати с низкой шишечкой, украшенной окружностями. Разумеется, требовались еще находки, чтобы подтвердить или опровергнуть это построение. А пока мы вроде бы могли утверждать, что на Бахрейне преобладали круглые печати, хотя этот признак был общим для всех наших находок.

Слой песка, в котором лежала третья печать, оказался удивительно щедрым на «мелкие находки». Толщина — всего около пятнадцати сантиметров, площадь— неполных два квадратных метра, а между тем мы нашли в нем два осколка небольших стеатитовых мисок (оба с тем же гравированным узором в виде окружности с точкой в центре, какой мы видели на «поздних» печатях), три крохотных бирюзовых бусины и половину бусины покрупнее из полупрозрачного красновато-коричневого камня, в котором мы опознали сердолик. Песок изобиловал маленькими зелеными конкрециями. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что это — кусочки меди. Окисляясь, они окрасили и спаяли вместе прилегающие песчинки. Удивительно! Может, в ту пору, когда строился город, весь песок на пляже вот так же изобиловал кусочками меди, осколками резных каменных мисок, бусинами и печатями? И если это так, то почему?

Дальше об этом раскопе особенно рассказывать нечего. Мы продолжали копать. Углубились еще на метр с лишним, прошли слои «цепочечной» культуры, затем серый песок, достигли скального основания и остановились…

Я отвел много, может чересчур много, места рассказу об этом раскопе у городской стены. Правда, это был мой «личный» раскоп. Я наблюдал его больше, чем остальные. И печати несомненно явились гвоздем сезона.

В целом горстка вещиц, собранных на протяжении десяти метров одной из улиц города I и города II в толще нашего телля и выставленных теперь на обозрение жителям Бахрейна вместе с гораздо более впечатляющими предметами, открывала широчайшие перспективы. Эти вещицы объединял один общий фактор: все они были из материалов, которыми не располагал Бахрейн. Стеатитовые печати и, возможно, миски могли быть изготовлены на. Бахрейне, но сам стеатит не был бахрейнским. Он мог попасть на остров из разных мест, потому что стеатит отнюдь не редкий минерал. Его можно найти в горах Ирана и Омана и во многих более удаленных районах. Медные рыболовные крючки и множество кусочков необработанной меди — также неизвестного происхождения… Мы знали, что медь, по всем данным, добывалась в Омане, но ее можно было также получить из Индии или из иранского Луристана. Слоновая кость более определенно указывала на Индию^[33]. Однако не исключались и другие источники. А вот сердоликовая бусина могла прибыть на Бахрейн только из Индии; другие области с известными месторождениями сердолика — Центральная Европа и Южная Америка — отпадали. Говоря о материале, лишь один предмет мог быть бахрейнского происхождения, но как раз тут мы могли уверенно сказать, что он иноземный. Маленький правильный куб из полированного кремня с длиной стороны чуть меньше двух сантиметров мы опознали с первого взгляда. Это была гиря, широко употреблявшаяся в городах долины Инда и более нигде.

Вместе эти предметы свидетельствовали, что в «бар-барский» период и ранее Бахрейн вел широко разветвленную торговлю. Чего и следовало ожидать, если Бахрейн на самом деле был Дильмуном.

Я подробно говорил о клинописных текстах, отражающих факт исторического существования Дильмуна и его связей с Месопотамией. Привел также тексты, показывающие, что Дильмун фигурирует как священная страна в мифологии Шумера и Вавилонии. Но есть еще третий род клинописных документов, которые касаются Дильмуна и заслуживают пристального рассмотрения. Речь идет о дошедших до нас многочисленных табличках с данными о торговле между Месопотамией и Дильмуном.

Снова необходимо вспомнить, как нам посчастливилось, что повседневная переписка месопотамцев велась на материале, не боящемся воздействия столетий. Через четыре тысячи лет не останется никаких письменных свидетельств (да и косвенные вряд ли сохранятся), говорящих о размахе сделок лондонского «Ллойда» или какой-нибудь нью-йоркской пароходной компании. А в городах Двуречья контракты и документы о грузах, квитанции и текущая корреспонденция — все это писалось на глине. Причем не следует забывать, что статистически до нас дошла лишь очень малая часть всего написанного, да и сохранившиеся образцы нельзя считать достаточно показательными.

Во время раскопок месопотамского города все усилия, естественно, направлены на самые главные сооружения — укрепления, храмы, дворцы. Здесь можно ожидать богатые находки, наиболее яркие данные о превратностях истории, чередовании правителей, завоеваниях и восстановлении разрушенного. Тут сосредоточены важные исторические тексты, летописи царских деяний, документы о закладке и реставрации храмов, кирпичи с именами правителей, повелевших осуществить то или иное строительство. В библиотеках храмов и дворцов найдутся ритуальные тексты, псалмы и религиозные поэмы, которые помогают гак много узнать о верованиях и мифологии народов Месопотамии.

Нам повезло, что храмы играли важную роль в торговле между городами. Около 2000 г. до н. э. они явно сами осуществляли крупномасштабные коммерческие предприятия, вывозя продукцию своих тиастерских и импортируя различные товары. В последующие столетия торговля в основном велась частными лицами, однако храмы выполняли контрольные и посреднические функции, сохраняя копии контрактов между грузоотправителями и пайщиками, а в некоторых случаях они взымали пошлину или получали десятину с ввозимых товаров. Так что храмовые архивы часто дают нам неплохое представление о характере и размахе торговли.

Однако деловые документы частных торговцев хранились у них дома. И раскопки очень редко затрагивали жилые кварталы рядовых граждан и дельцов. Вот почему можно приписать слепому случаю тот факт, что нам стала известна история некоего Эа-насира, урского торговца, занимавшегося импортом и экспортом и между 1813 и 1790 гг. до н. э. причастного к дильмунской торговле. Предание относит к той поре деятельность Авраама; не исключено, что эти двое одновременно жили в Уре. Менее вероятно, чтобы они знали друг друга, поскольку торговые интересы семейства Авраама были направлены на запад и север.

Во время зимнего полевого сезона 1930–1931 гг. Л. Вулли решил на время переключиться с храмов и гробниц царей III династии Ура на один из жилых кварталов города. На выбранном им участке раскопки обнажили на диво хорошо сохранившиеся дома периода, предшествовавшего разорению Ура вавилонским царем Хаммурапи в 1780 г. до н. э. Раскопки производились на площади около десяти тысяч квадратных метров силами полутора сотен рабочих. Наши финансы никогда не допускали такого размаха; к тому же работы в Уре облегчались тем, что улицы и полы залегали на глубине всего двух метров, тогда как нам приходилось зарываться в землю на четыре-шесть метров.

Цитирую предварительное сообщение Л. Вулли;

«…В тот период никакого планирования не наблюдается. Узкие немощеные улицы извиваются между домами, неправильное расположение которых всецело определялось прихотью частного владельца. Застроенные кварталы настолько обширны и здания стоят так тесно, что добраться до домов, расположенных в центре квартала, возможно только тупиковыми переулками. Жилые здания в основном однотипны, и тип строения более или менее определяется возможностями данного района.

Внутренний двор, соединенный с улицей коридором, окружен жилыми помещениями с лестницей на второй этаж — таков преобладающий характер построек самой различной величины и достаточно разнообразной формы. Среди жилых домов разбросаны строения меньшего размера, несомненно лавки. Простейшая из них состоит всего из двух помещений; к улице обращено некое подобие торговой палатки, этакий демонстрационный зал, подчас с открытым фасадом, а за этим «залом» располагается длинное складское помещение… Стены всех построек сложены из кирпича; в нижних рядах кладки кирпич обожженный, выше — сырец. Снаружи степы оштукатурены и побелены».