В поисках Дильмуна

Хасан бин Хабиб обнаружил печать, когда собирался высыпать землю с лопаты в корзину, поднимаемую из раскопа на поверхность к тачке, отвозящей грунт в отвал. Он снял лопатой пласт глубиной около двух сантиметров, площадью от силы шестьдесят пять квадратных сантиметров. Мы нанесли этот участочек на свой план и продолжили работу. Просеяли землю на полметра вокруг и на два сантиметра ниже места находки и стали складывать все черепки в особую коробку. Я вручил Хасану награду — две рупии — и сказал, что лучше было бы, если бы он обнаружил печать в земле, когда она еще лежала на своем месте, и обещал пять рупий тому, кто сделает это первым.

Других печатей на этой улице не оказалось. Однако дня через два нам попался кусочек слоновой кости длиной поболее двух сантиметров. Одна стороны сохранила изгиб бивня, и на обоих концах виднелись следы пилы. Похоже, пилили неумело, так что пропилы не сошлись, а потому заключенный между ними кусочек выпал, когда бивень несли по улице. Слоновая кость свидетельствовала об Индии, однако слоны водились и в Африке, а в древности также и в Месопотамии.

Мы продолжали углубляться в грунт, приближаясь к слоям с «цепочечной» керамикой города I. Через неделю я сам нашел вторую печать. Она лежала нетронутой у внутренней стороны городской стены. Хасан бин Хабиб радостно заявил, что я должен сам себе выплатить пять рупий из экспедиционной кассы, и я послу* шалея. У меня не хватило духу сказать ему, что этот случай не считается: из стены в этом месте выламывали камни для строительства, и печать была найдена в выемке, не позволяющей сделать точную стратиграфическую привязку.

А вообще-то эта печать побудила меня решительно пересмотреть свои гипотезы. Она была круглой, стеатитовой, с высокой продырявленной шишечкой, украшенной одной резной линией. Шишечку окружало знакомое мне широкое кольцо, и на лицевой стороне печати красовался бык. Вот только индские письмена отсутствовали. Вместо них я увидел гравированное очертание человеческой ступни и скорпиона. Несомненно, печать относилась к тому же типу, что упомянутые выше три из Мохенджо-Даро; и ведь две из них (а также две с высокой шишечкой в коллекции Британского музея) тоже не помечены индскими письменами.

Видимо, круглые печати были не двух, а трех типов. С высокой шишечкой и индскими письменами, с высокой шишечкой без индских письмен и с низкой шишечкой без письмен. Все три типа найдены в Уре, первый и второй — в Мохенджо-Даро, второй и третий — на Бахрейне. Как же быть с моей гипотезой, что третий тип — бахрейнский, что печати с маленькой шишечкой «дильмунские», как я уже стал их называть?

Попала ли найденная теперь печать второго типа па Бахрейн извне или она тоже «местная»? Считал же Гэдд эти два типа родственными. Может, нарушенная стратиграфия второй находки не так важна и она в самом деле, как на это указывает слой, древнее первой, а различие между вторым и третьим типами обусловлено хронологически?

Снова я строил гипотезы на слишком зыбкой основе. Я не имел права выдвигать постулат, что передо мной печать Раннего Дильмуна, с высокой шишечкой, и печать Позднего Дильмуна, с низкой шишечкой, располагая всего лишь одним образцом каждого вида! Правда, какой бы фантастической ни выглядела моя гипотеза, она хорошо согласовывалась с немногими фактами, которыми мы располагали. И если, как мы любим утверждать, археология — наука, то гипотезы положено проверять экспериментом. Продолжая раскопки, рано или поздно мы найдем еще печати. А стратиграфия покажет, соответствуют ли разные типы разным периодам.

Недели через две Хасан бин Хабиб заслужил пять рупий. За это время мы настойчиво углублялись в грунт по обе стороны городской стены, которая теперь разделяла две части раскопа 2'/2-метровым барьером. Мы следили, чтобы одна часть не обгоняла другую, тем не менее на северной стороне, обращенной к морю, мы копали город V, с покрытой красной краской или серой глазурью тонкостенной керамикой времен Александра Македонского, а на южной углубились в город II, с красной ребристой керамикой, возможно, современной Саргону Аккадскому, другому великому завоевателю, опередившему Александра ровно на две тысячи лет.

Привычка археолога переводить историю на язык стратиграфии таит в себе подвох: слишком легко забыть о необходимости обратного перевода. Мне пришлось напомнить себе, что, когда во времена Саргона и Хаммурапи по улицам нашего города ходили его обитатели, городская стена в конце улицы была еще выше, и на фоне неба выделялись силуэты стоящих наверху стражей. Сжимая в руке копье и кутаясь от сырого морского ветра в шерстяной плащ, они обозревали песчаный пляж внизу, который тогда простирался намного ниже уровня улицы за их спиной.

Прошло две тысячи лет — столько же, сколько отделяет Юлия Цезаря от наших дней, — и современники Александра Великого увидели эту стену покинутой и разрушающейся. Впрочем, со стороны пляжа она по-прежнему возвышалась в рост человека и больше. С внутренней стороны песок, вероятно, уже захлестывал край стены, укрыв в своей толще двухтысячелетние руины, но снаружи она все еще круто вздымалась над грудой камня и мусора — всего, что осталось от ее верхней части. Люди эллинского периода использовали эти камни в качестве строительного материала для своих домов, причем внутренняя облицовка разрушенных бастионов служила задней стеной их жилищ.

Мы «путешествовали» назад во времени, приближаясь к той поре, когда была построена стена. И мы «достигли» этой поры даже раньше, чем я ожидал. Нам встретились следы пожара. В этом слое обычный песчаный грунт оказался черноватым от дыма и угольков. И в этом слое мы нашли пузатые горшки с орнаментом «цепочка». Они были врыты в землю по горло, а выступавшие верхушки — отбиты. В горшках лежала обгорелая черная масса. Мы обрадовались — вот и образцы, которые можно датировать, определив содержание радиоактивного углерода. (Радость была преждевременной, потому что в горшках явно имелась сильная примесь битума или еще какого-то древнего материала. Когда образцы исследовали в Копенгагенской лаборатории на С-14, получились совершенно невероятные даты: от девятнадцати до тридцати шести тысяч лет.)

Идя по следам пожара в сторону городской стены, мы обнаружили, что она кончается на этом уровне и слой продолжается под ней. И когда раскоп по ту сторону стены достиг того же уровня, мы увидели тот же слой, с такой же «цепочечной» керамикой.

Это уже не археология, а история. Некий город, принадлежавший людям «цепочечной» культуры и, по-видимому, не обнесенный стеной, был уничтожен пожаром. Тот же народ (существенного разрыва в стиле керамики нет) вернулся после бедствия и отстроил город заново, обнеся его на сей раз трехметровой стеной. Право же, было бы очень интересно датировать эти события методом С-14…

Так или иначе, с внутренней стороны стены, как раз над слоем со следами пожара, помещался локальный слой беловатого пляжного песка. Очевидно, когда начали воздвигать стену, здесь была небольшая яма. Чтобы выровнять поверхность под кладку, строители заполнили яму песком, принесенным в корзинах с берега. В этом-то песке Хасан бии Хабиб и нашел третью печать. И показал ее мне, не сдвигая с места.

Третья печать внесла еще большую путаницу, ибо она опять-таки представляла новый тип. То есть общее сходство было налицо, никто не стал бы оспаривать родство всех трех печатей, найденных нами в этом году. Но эта печать оказалась поменьше, всего чуть более сантиметра в поперечнике, и вырезана из черного стеатита. Высокая шишечка сзади была украшена двойной гравированной линией и обрамлена совсем узкой полосой, и на лицевой стороне изображен не бык, а козел (возможно, газель). Над этим рисунком — второй козел и звезда.