В поисках Витослава

— Твои бесплотные тоже здесь. На этом кончается их бестелесное существование, и по возвращении они обретут плоть.

— Хозяин, мы тебе бесконечно благодарны! Станешь нашим другом, когда вернемся? — прочувствованно произнес Анчутка за всех.

— А вот и все наши, — Витослав, повернувшись, описал рукой в воздухе широкую полудугу. — Знакомься лично: Ядринец, он же Ян Станиславович Ковалевский, он же, по совместительству, повелитель стихий верхнего мира и бог нашей общины!

Ян пожал мне руку, и они с Афиногеном обнялись.

— Мы знали, что вы придете, — проговорил он, глядя через Афиногеново плечо.

— Откуда? Кто вам сказал? Лад? Ну, этот, с голым торсом, как Игги Поп — тот, который привел вас сюда?

Ядринец промолчал и только пожал плечами.

— Это Дончо, по образованию математик, — Володя-Витослав обнял за плечи смуглого улыбающегося парня.

— По образованию и по профессии! — Уточнил Дончо. — Когда-то я считал, что математика может описать все на свете.

— А сейчас?

— Сейчас просто уверен в этом. Мы со Слободаном, физиком когда-нибудь создадим универсальную теорию всего!

— Без меня не обойдетесь! — к нашей группе, руки за спину, с ехидным видом примкнул еще один участник. — Я Певень, химик и социолог. А еще я — движущая сила всяческих начинаний, я тот, кто не дает своим коллегам обрастать мхом. В нашей академии наук есть еще биолог… Кстати, где он?.. Тихомир!.. Опять где-то бабочек ловит…

— Ваши боги с вами?

— Не совсем… Происходящее давно вышло за рамки их компетенции, и по поводу пантеона надо что-то решать…

Витослав осекся и замолчал.

— Разве так бывает? Что собственно произошло?

— Над человечеством начала постепенно нависать тройная угроза: оно рискует сгореть в пепле ядерной войны, погибнуть от голода и жажды вследствие глобального потепления, или пасть жертвой последствий информационного прорыва. Чтобы это предотвратить, нужно глобально изменить коллективную мораль, но на это не способны ни современная наука, ни религия. То есть, наука пока не может (он сделал ударение на слове «пока»), религия — уже не может (ударение на слове «уже»).

— С этого места, пожалуйста, поподробнее. Почему нужно менять мораль?

— Названные мной проблемы настолько велики, что совладать с ними можно, только сплотив все народы.

— Так уж все?

— Во всяком случае, те, от которых зависят мировая политика и мировая экономика. Ибо каждое государство в первую очередь намерено блюсти только собственные, национальные интересы.

— Насчет ядерной угрозы, я думаю, все не так плохо. Человечество уже не понаслышке знакомо с последствиями атомных бомбардировок.

— Ты имеешь в виду Японию, сорок пятый год? Но неумолимое время постепенно стирает остроту впечатлений, и кое у кого уже начинают появляться идеи, что если начать первым… При этом не обязательно применять именно ядерное оружие, сгодятся любые средства массового поражения — химические, биологические, какие-нибудь другие, доселе неизвестные. Во многих странах вовсю работают секретные лаборатории. Поэтому у нас есть два пути — создание альтернативного общества и массовая пропаганда новых отношений — то, чем мы занимались доселе, либо открытый силовой конфликт с темными.

— Кто решает?

— Никто. Одно не исключает другое.

— То есть, впереди магические баталии, сражения и дуэли?

— Своего рода. Дело в том, что просто победить темных невозможно — все равно, как если бы северный полюс магнита взял верх над южным. Это означало бы исчезновение самого магнита. Естественно, темные тоже не в состоянии победить светлых, но уничтожить мир — запросто! Нас устраивает только вечная ничья, бесконечный бой, поражение, как и победа, означает проигрыш. Некоторые древние славянские духовидцы разных эпох и разных вер это прекрасно понимали, а один из них, иконописец Андрей Рублев, расписывая в пятнадцатом веке Успенский собор во Владимире, создал фреску «Борьба Иакова с ангелом». На ней ангел, имитируя поединок, на самом деле поддерживает всерьез борющегося Иакова. Смекаешь?

— То есть, мы в роли ангелов? Ничего не скажешь, скромненько…

— Таковы не нами выдуманные обстоятельства: Парус из всех возможных кандидатов выбрал нашу общину, подверг нас испытаниям и заставил расти над собой…

Неожиданно нашу беседу прервал странный звук, напоминающий громкий удар по футбольному мячу — «плуп!», и рядом с нами образовалась глубокая яма диаметром не менее трех метров. От неожиданности я вздрогнул и присел, а Володя прикрыл ладонью глаза.

— Что это?

— Обстрел. Давай немного отойдем.

— Кто это стреляет?

— Темные, кто же еще?

Я подошел к краю и заглянул вниз: глубина оказалась немаленькой — метров десять, не меньше. Еще один «плуп!», и невдалеке разверзлась еще одна впадина. Потом невидимые футболисты пошли в атаку, используя дриблинг. Хлопки участились, но стали не такими громкими, ямы стали меньше, и не каждый «плуп!» рождал новое углубление. Я не выдержал.

— Почему мы ничего не предпринимаем?

— Например?

— Ну… Я не знаю. Почему мы не стреляем в ответ?

— Пожалуйста, стреляй.

Я открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, но у меня в руках появился заряженный блочный арбалет, и я, повинуясь какому-то порыву, тут же нажал курок. Тетива бзденькнула, и стрела рванулась ввысь.

— Полегчало?

— Я куда-то попал?

— А куда ты целился?

— Никуда.

— Вот тебе и ответ.

— Что здесь происходит? Что это за место?

— Ты уже спрашивал, а я уже отвечал. Если тот ответ тебя не устроил, вот тебе другой: это бардо. Здесь исчезают различия между материей и духом, здесь все материально и нематериально одновременно, здесь любое намерение становится действием, здесь любое отношение к объекту или субъекту изменяет их внешний вид. Здесь духовный язык и язык физического мира — одно.

— Как это?

— «Ты пришел в лес», и «ты пришел к выводу». В обоих случаях здесь употребляется слово «пришел», но в обычном мире им обозначаются разные действия. А здесь — одно и то же. Ты только что в этом убедился, когда стрелял… Не понял? Ничего, привыкнешь! Или такие примеры: В словах «сокровенное», «откровение» и «кровь» один и тот же корень… Или «искусство», «искусственный» и «искушение»…

— «Кусок» и «Укусить»!

— Браво! Здесь все, что на первый взгляд кажется странным, при ближайшем рассмотрении приобретает глубочайший смысл.