В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
Шрифт:
– На одного тебя надежда, Эрик. Попотроши Карлена как следует. За меня.
Красавец ослепительно улыбнулся и склонил маленькую голову с идеальным пробором в знак согласия. Клок тихо расплатился с кавказцем и побрел к выходу. Подождав немного, направился за ним и Ларионов.
Они шли бульваром к метро "Динамо".
– Что ж так неосторожно, Алексеич?
– укорил Клок. Ларионов остановился, осмотрелся. Никого поблизости не было. Тогда он быстро, коротким крюком левой, жестоко ударил Вадика в печень. Вадика скрутило, и он стал оседать. Ларионов удержал его левой,
– Вставай, а то простудишься.
– За что?
– За дело, - ответил Ларионов.
– Ты со мной поосторожнее, Алексеевич, - посоветовал Вадик, вставая.
– Я тихий, но зубастый. Я и укусить могу. Смотри, Алексеевич!
– Зубы обломаешь, кролик, - презрительно отрезал Ларионов.
– Пойдем на скамеечку присядем.
Сели рядом, как два добрых приятеля.
– Чего ты от меня хочешь?
– завывая, спросил Клок.
– О чем я тебя вчера, скот, спрашивал?
– О чем спрашивал, то я тебе и сказал.
– Ты вчера, видимо, не понял меня. Поэтому сегодня спрашиваю еще раз: что тебе известно о последних делах домушников?
– Еще раз отвечаю: с домушниками дела не имею.
Ларионов, делая каблуками на серой земле черные полосы, вытянул ноги, засунул руки в карманы пиджака, и засвистал умело модную тогда песенку "Мишка, Мишка, где твоя улыбка". Свистал он мастерски. Клок дослушал свист до конца и сказал, тихим голосом выдавая искренность:
– Ей-богу, ничего не знаю.
– Ты кого катал у Гарика Шведова?
– Откуда мне знать. Кого привели, того и катал.
– Слушай меня внимательно, Клок. Здесь тишина, народу нет. Сейчас я встану со скамеечки, тебя подниму и разделаю, как бог черепаху. Руки-ноги переломаю, искалечу так, что мама не узнает, и брошу здесь подыхать.
– Не надо так со мной разговаривать, начальник.
– Я с тобой не разговариваю, я тебе перспективу рисую. Будешь говорить?
– Куда мне деваться, начальник.
– Про Ходока и Коммерцию мне все, что надо известно. Расскажи про третьего.
– Ростовского этого Косой рекомендовал и Ходока тоже. Скучают, говорит, мальчишечки, и лошкануть не прочь. Я их и принял. Они меня поймать хотели.
– А у тебя Коммерция - подставной, - догадался Ларионов.
– Ростовский этот и Ходок знакомы друг с другом были?
– Вроде бы нет. Договорились они, по-моему, когда за водкой для начала пошли.
– Ты мне, Вадик, поподробнее про Ростовского этого.
– Судя по всему, деловой, в авторитете.
– Внешность.
– Лет тридцати, чернявый, с проседью, нос крючком, перебитый, небольшой шрам от губы, роста среднего, но здоровый, широкий. Еще что? Да, фиксы золотые на резцах.
– Имя, фамилия, кликуха, зачем в Москве оказался?
– Не знаю, Алексеевич.
Ларионов потаскал себя за нос, сощурился, улыбнулся, решил:
– Нет, бить я тебя не буду. Я добрый, я тебе право выбора предоставлю. Выбирай: или я тебя в кичман на срок определю, или блатным на толковище ссученного
сдам.– Воля твоя, а я все сказал.
– Вот что, Клок. Ты мне горбатого не лепи. Ну, сколько ты с этих домушников снял? Тысячу, две, три? Ты же - исполнитель, тебе по таким копейкам играть - только квалификацию терять. Зачем тебе домушники понадобились?
– Мне они ни к чему.
– Ну, хватит, Вадик. Поломался малость, блатную свою честь защитил, теперь говори. А то Косой скажет. Ему с тобой делить нечего, а разговорчив с нами он всегда. Так зачем тебе эти домушники понадобились?
– Мне лично они ни к чему, - со значением заявил Клок, оттенив "мне".
– Слава богу, до дела добрались, - с удовлетворением отметил Ларионов.
– Так кому же они понадобились? Кому в домушниках нужда? На кого ты работал, Вадик?
Ничего не случилось. Все идет нормально. Вадик забросил ногу на ногу, кинул спину на ребристый заворот скамьи, вольно разбросал руки и начал издалека:
– В октябре я в Сочи бархатный сезон обслуживал. За полтора месяца взял прилично, устал, правда, сильно и потому решил домой поездом возвращаться, думал, отосплюсь, отдохну в пути, тем более, что с курортов народ домой пустой едет. СВ, естественно, вагон-ресторан, коньячок мой любимый, "Двин". Еду, о смысле жизни задумываюсь.
И гражданин один, скромный такой, сосед по СВ и ресторану, приблизительно тем же занимается. Следует сказать, что гражданин этот не один был, при нем человечек вертелся, но его вроде и не было.
К концу дня гражданину этому надоело, видимо, мировой скорби предаваться, и он сам - заметь, сам!
– предложил в картишки перекинуться. Как ты понимаешь - не мог я отказаться. Сели втроем: я, он и человек этот, он при нем вроде холуя. Удивил он меня. Вроде чистый фрайер, но слишком легко большие бабки отдает. До Москвы я его серьезно выпотрошил, но расставались мы, улыбаясь. Он мне телефончик оставил, просил звонить как можно чаще. Благодарил за науку. Ну, иногда я ему звоню, встречаемся в "Якоре", любимое его место - "Якорь", обедаем, разговоры разговариваем.
– Последний разговор - о домушниках?
– перебил Ларионов.
– Ага, - легко согласился Вадик.
– Просил подходящего человечка подыскать, по возможности, не нашего, не московского.
– Зачем он ему - не говорил?
– Он не говорил, а я не спрашивал. Не знаешь - свидетель, знаешь соучастник.
– Про скок у коллекционера Палагина по хазам не слыхал ничего?
– Говорили что-то.
– А ты рекомендованного тобой ростовского гастролера с этим делом не соединял?
– Это уж ваша работа - соединять.
– Ты, как всегда, прав. Вот я тебя с этой кражей и соединю.
– Не соединишь, Алексеевич, я тебе на свободе нужен.
– Вадик окончательно раскололся и поэтому окончательно обнаглел.
– Нужен. Пока нужен, - двусмысленно подтвердил Ларионов и потребовал: - Нарисуй-ка мне этого гражданина в профиль и анфас.
– Леонид Михайлович Берников. Телефон Ж-2-14-16. Живет на Котельнической набережной, серый такой дом у Таганского моста. Генеральский.