В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
Шрифт:
– Считаешь, что надо рубить концы?
– спросил Казарян, сам считая, что так и надо делать.
– Делать больше нечего, - его словами обозначил ситуацию Ларионов.
– А что Санька думает?
– Нет его, - раздраженно ответил Ларионов.
– Как ушел с утра, так и нет. Его ищут все. Сам звонил, требовал на ковер. А его нет.
– Резюмируем: Колхозника - под суд, и закрываем дело. Так, Сергунька?
– Только так.
– Но где же все-таки Санек?
Рядом с дворовыми воротами, неподалеку от крюковской голубятни, с довоенных еще времен (видимо, строители домов
Добрый Костя Крюков разрешил, и шустрая юная смена подключила к его проводке радиолу и двухсотсвечовую лампу. Музыка уже звучала, но еще не танцевали: рано, только-только подползали сумерки. В их объявляющейся серости вдоль акаций и молодых тополей Малокоптевского с гулом метались ошалевшие майские жуки. За ними, стараясь сбить их содранными в ажиотаже рубашками, носились не менее ошалевшие пацаны.
Здесь под небом чужим я, как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль...
– рвался с самодельной, из рентгеновской пленки сделанной пластинки вольнолюбивый голос Лещенко. Вообще-то с репертуаром танцулек было худо. Борясь с тлетворным западным влиянием, промышленность, выпускавшая пластинки, внедрила в массы падекатр и краковяк, и поэтому массам приходилось пользоваться довоенными Утесовым, Шульженко, Козиным и Эдди Рознером.
Они сидели на округлой туше локомобиля, ощущая задами еле заметную неровность чугунной поверхности. Они сидели на локомобиле и сверху рассматривали отрочество и юность - свое прошлое. Алик, Лешка Без, Виллен Приоров. Чтобы неунизительно помириться с Саней, всех собрал Алик.
Любовь нечаянно нагрянет,
Когда ее совсем не ждешь.
И каждый вечер сразу станет
Так удивительно хорош,
– раскрыл молодежи смысл происходящего Леонид Утесов, и танцы начались. В основном шерочка с машерочкой, но иногда и храбрец лет семнадцати попадался. Конечный продукт бифукаторства от соприкосновения с существом иного пола впадал в ужас. Потея, он преодолевал его, на то он и храбрец.
Нет, не на храбрецов надо было смотреть. Смотреть надо было на нежных и трепетных дев, которых они последний раз видели лет пять назад прыгающими через веревочку.
– Кадры растут, как грибы, - глубокомысленно и мрачно заметил Лешка Без.
– А вон блондиночка в голубом, чья это?
– спросил Виллен.
– Макаровых, - ответил всезнающий Алик.
– Гляди ты!
– обрадовался Виллен.
– Вроде недавно я на Ольгу глаз клал, а теперь и соплячка Наташка на подходе! Передовое семейство.
Алик поднял руку, призывая к вниманию, и, точно поймав момент, три взрослых обалдуя оглушительно запели вместе с Утесовым:
Сердце, тебе не хочется покоя.
Сердце, как хорошо на свете жить.
Сердце, как хорошо, что ты такое!
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить.
Танцевавшие тотчас, как в игре "Замри!" застыли на месте, ответственный за музоформление кинулся менять пластинку, а из голубятни на рев явился Костя Крюков, строгавший там что-то по
голубиному хозяйству.– Завидно?
– поинтересовался кто-то сверху.
– Лезь к нам!
"В парке Чаир распускаются розы..." сладко понеслось с новой пластинки. Костя молча вскарабкался на локомобиль, страстно потянулся, зевнул, лязгнув стальными зубами, передернулся от озноба и, послушав музыку, спросил:
– Хорошо?
– А то!
– отвечал Лешка Без.
– Саню ждете?
– спросил догадливый Константин.
– Его, - подтвердил Алик и вдруг обрадовался страшно: - Гля, еще один!
Войдя во двор, остановился, в нерешительности осматриваясь, Ромка Казарян.
– Кондехай, сюда, вертуха!
– по-блатному заблажил Алик. Роман обернулся на крик, направился к ним.
Ответственный врубил лампу под жестяным рефлектором, и танцующие отделились от остального мира четким световым конусом. Роман влез на локомобиль и спросил тонким голосом:
– Терем-теремок, кто в тереме живет?
– Я - мышка-тихушка, - признался Алик.
– Я - лягушка-мокрушка, - продолжил игру в воровские профессии Виллен, но Костя Крюков раздраженно прервал эти игры:
– Шуточки, у вас, фрайера!
– Так их, Костя, - одобрил его Роман.
– Фрайерам все шуточки. Санятка где?
– Ждем!
– ответил Алик.
– Он с тобой утром беседовал?
– только у него спросил Роман.
– Беседовали, беседовали!
– ответил Алик.
– Ясненько. Следовательно, ты Стручка не опознал.
– Какого еще Стручка?
– Созревшего. Для всяких веселых дел.
– Любите вы, милиционеры, загадками говорить.
– Ладно, Алик, можешь не придуриваться. Я все понял.
– Не вяжись ко мне, мент!
– потребовал Алик, на заднице, как с горки, съехал вниз по чугунной покатости локомобиля и кинулся в танцы.
Молодежный коллектив вибрировал в фокстроте пятнадцатилетней давности. Алик оком завсегдатая "Спорта" выбрал девицу поперспективнее и пошел с ней преследуемым комсомолом стилем.
– Ты - Фарида?
– догадался он про партнершу в танце.
– Ага.
– А Тайка что же на танцы не ходит?
– это он про ее молодую тетку.
– Она замуж вышла.
– За татарина небось?
– Не за русского же!
– Мы - русские? Ты на меня погляди! Наверняка твой прапрапрадед с моей прапрабабкой побаловался.
– Какие вы глупости, Алик говорите!
– Велик аллах, а Магомет пророк его!
– изрек нечто мусульманское Алик. Фокстрот иссяк. Алик держался за мускулистую татарскую талию до тех пор, пока Фарида не вырвалась.
Она вырвалась и целомудренно убежала. Он глянул ей вслед и увидел, что на границе света и темноты стоит Саня.
– Ты что здесь делаешь?
– спросил Александр.
– Танцуя, жду тебя, - ответил Алик и оповестил: - Братцы, он явился!
– Ноги, ноги стали зябнуть, - жалостливо просипел Костя Крюков, и вся компания ссыпалась с локомобиля. Александр оглядел их и обреченно предложил:
– Ко мне?
– У тебя тесно. К нам. И Розка пожрать что-нибудь откинет, - решил Лешка Без и, не слушая иных предложений, направился к воротам. Поплелись за ним.