В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года

Сведения Ларионов не записывал, он их запоминал. Настроение улучшилось. Он поднялся со скамьи, подмигнул Вадику, усмехнулся:

– Кончил дело - гуляй смело. А не вернуться ли нам, Вадик, в Дом кино, шарики с устатку покатать?

– Я тут Ромку Петровского встретил. Он тебе не нужен?
– вставая, предложил Вадик, как бы отстегивая Ларионову премиальные за душевное поведение.

– О чем толковали?
– без особого интереса поинтересовался Ларионов.

– Да вроде ни о чем. Топтался он на месте, намеки делал, хотел о чем-то спросить, но так и не спросил ни о чем.

– На что намекал, вокруг чего топтался?

– Как бы походя вопросик закинул насчет того, знаю ли я человека при деньгах, который эти деньги вложить хочет. Я ему прямо в лоб: что предлагаешь? Он посмеялся, рукой махнул, мол, так, отдаленная перспектива.

– Ну, тогда ближайшая перспектива у него - два года за нарушение паспортного режима. У него ведь Москва минус сто. Встретишь его, так и скажи.

– От своего имени?
– изволил пошутить Вадик.

– От моего имени, от имени московской милиции, как тебе удобнее. Ну что, пошли?

– Берегись, Алексеич, раскую я тебя на все четыре копыта. Год будешь мне алименты от своей милицейской зарплаты отстегивать!

Лики музыкальных гениев по стенам, лица знакомых интеллигентов в рядах, и Курт Зандерлинг с Бетховеном в обнимку. Ах, хорошо! Роман Казарян прикрыл глаза. Красивым голосом Всеволод Аксенов ритмично излагал последний монолог, и взрывами врывалась музыка.

Вот он финал. Ах, хорошо, ах, хорошо! Хорошо вспомнить, что можно испытать наслаждение от музыки, хорошо ощущать себя в душевном единении с теми, кто вместе с тобой испытывает это наслаждение, хорошо сидеть в кресле с закрытыми глазами и просто слушать. Все. Конец Эгмонту, конец первому отделению.

Роман открыл глаза. Поднялся с кресла. В шестом ряду, справа, вставал Миша Мосин. Роман направился к нему.

– Ромочка!
– обрадовался Миша Мосин.
– Сколько зим, сколько лет!

Гуляли в фойе, разговаривали об искусстве.

Идя в Большой зал консерватории, Казарян полагал, что после первого отделения возьмет Мишу Мосина под руку и выведет на улицу Герцена, где задаст ему ряд интересующих его, Казаряна, и Московский уголовный розыск вопросов. Но пожалел и этого не сделал. Не Мосина пожалел. Во втором отделении была Девятая. Договорились встретиться после концерта.

Кончилось все. Ослабленные и невнимательные, они закуривали в скверике, в котором еще не поселился размахивающий руками Чайковский. Подбежала дамочка в очках, схватила Мосина за рукав, защебетала оживленно.

– Мосенька, сегодня Курт был неподражаем, не правда ли?

– Иначе и не могло быть. Он с нами прощался, Лялечка.

– Это не трепотня, Мося, это действительно так?
– жалостно спросила дамочка.

– Это действительно так. Днями Курт Зандерлинг навсегда уезжает от нас в ГДР, - торжественно доложил Мосин.

– Горе-то какое!
– деловито огорчилась дамочка, поцеловала Мосина в щеку, подхватила на лету падавшие от удара о мосинский нос очки и убежала.

– Миня, а почему тебя Мосей стали звать?
– поинтересовался Роман.

– Ты с успехом мог бы задать другой вопрос: Мося, а почему тебя Миней назвали?

– раздраженно ответил Мосин.
– Но мне кажется, что ты отлавливал меня не для того, чтобы задать этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?

– Проницателен ты, Миня.

– Профессия такая.

– А какая у тебя профессия?

– Юрист, Рома.

– Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров "Светоч". Это не профессия и даже не должность. Это крыша, голубок мой.

Мося засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись сказал:

– Господи, до чего же милиционеры одинаковые! Сразу пугать.

– Я не пугаю тебя. Я позицию определяю, с которой ты и должен выступать в разговоре со мной. Я - представитель правоохранительных органов, а ты - жучок, существующий и существующий неплохо на сомнительные доходы.

– Из пушек по воробьям, - как бы "а парт" кинул реплику Мосин.

– Воробей - это ты?

– Выстрел-то мимо меня и поэтому по воробьям.
– Вопросы будешь задавать?
– с места в карьер начал Мосин.

– А как же!
– обрадовался Казарян.

– Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.

Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.

– С палагинской коллекцией хорошо знаком?

– Да.

– И знаешь, как она хранилась в доме?

– Да.

– Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?

– Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.

– Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?

– Конечно. Но моя страсть - сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.

– А хочется стать миллионером?

– До слез, Рома.

– При такой жажде можно и форсировать события, а?

– Какие, собственно, события?

– События, приближающие тебя к миллионам.

– Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности заниматься эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: "Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?"

– Считай, что спросил.

– Не я.

– Жаль.
– Казарян обнял Мосина за плечи.
– А то как бы было хорошо!

– Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.

– В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот. В общем, я тебе, Миня, не верю, но в данном конкретном случае верю.

– Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!

– Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.

– А если темная, Рома?

– Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.

– Есть идея, Рома.

– Поделись.