В раю

Старая певица, державшаяся в продолжение всей этой сцены в стороне, выступила вперед и тоже торопила дочь отъездом. Люси предоставила ей хлопотать обо всем, не пошевельнув даже и пальцем.

Через десять минут все было готово и карета уехала. Нелида подошла к окну и посмотрела ей вслед. Молодой грек еще раз выглянул из кареты и послал графине последнее прости.

— Bon voyage!^[106] — сказала оставшаяся одна графиня, небрежно отвечая на поклон. — Вот еще одна сыгранная сцена! Бедное создание — одинаково как и в добре, так и во зле. А все же мне ее жаль; быть когда-то женой такого человека и опуститься до того, чтобы быть довольною, когда какой-нибудь молодой франт… А я? Что ожидает меня впереди? С каждым днем я становлюсь все старее и некрасивее, когда-нибудь все кончится и сердце погаснет под пеплом собственных страстей. Я бы отдала весь остаток своих дней, чтобы быть только один еще год такою красавицей, как эта Юлия, — и быть так же любимою таким человеком, как ее муж!

ГЛАВА XIII

Юлия поспешно спускалась с лестницы, крепко прижав к себе ребенка, это маленькое нежное существо. Она была возмущена; отвращение, гордость и торжество словно отуманили ее; губы, касавшиеся кудрявой головки ребенка, дрожали, сердце билось так сильно, что она почти задыхалась; только внизу, в сенях, заметив обращенные на себя взгляды прислуги, она оправилась, опустила Франциску на пол, повязала ей шляпку и застегнула накидку. До сих пор ребенок молчал. Теперь же, увидев у подъезда запряженный дорожный экипаж, девочка снова боязливо прижалась к Юлии, едва слышным голосом прося ее уйти как можно скорее. Девочка, казалось, боялась, что ее задержат и увезут в этой карете. Юлия успокоила ее, послала за дрожками и поехала к себе домой.

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, и молчали. Ребенок раз обернулся к своей спасительнице и спросил: что, они без меня уедут?

— Не думай более о них! — отвечала Юлия, целуя девочку в лоб. — Ты теперь со мной. Довольна ли ты?

Франциска кивнула головой и взяла Юлию за руку. Затем она послушно замолчала, и по глазам можно было видеть, что она все еще не была совершенно спокойна.

Приехав домой, Юлия нашла записку, принесенную Фридолином; записка состояла из двух строчек, набросанных карандашом рукою Янсена: он выражал надежду увидаться с Юлией еще сегодня и просил не тревожиться. Эти строчки успокоили ее. Она решилась оставить ребенка до приезда Янсена у себя, тем более что погода была суровая и было бы не совсем благоразумно снова усадить в намокшие открытые дрожки разгоряченную от слез девочку. Юлия послала старика Эриха к приемной матери Франциски с запиской, где просила позволения оставить девочку на эту ночь у себя.

Юлия была очень рада остаться наедине с Франциской, которая, казалось, к ней очень привязалась.

Она сварила девочке шоколад, который та выпила с наслаждением. Гостинцев, предложенных ей Люси, девочка даже не коснулась. Во всем, только что пережитом, Юлия видела вмешательство благоприятного случая. Добрые духи, казалось, покровительствовали ее любви и надеждам. Она не сомневалась в том, что и последние затруднения должны будут окончиться счастливо.

Юлия была еще под впечатлением этой уверенности, когда ее навестила приемная мать Франциски. Добрая женщина все еще не могла прийти в себя от страха, причиненного ей похищением ребенка. Получив переданную ей Эрихом записку, она тотчас же собралась к Юлии, чтобы убедиться собственными глазами, что самое ужасное миновало и что Франциска находится в безопасности. Беспокойство последних часов, упреки, которыми она себя осыпала, мысль о возможных последствиях похищения ребенка до такой степени потрясли бедную женщину, что при виде весело приветствовавшей ее девочки она залилась слезами и долго не могла успокоиться. Она считала себя не вправе давать какие бы то ни было позволения, после того, что она не сумела уберечь ребенка, и говорила, что если Янсен вовсе лишит ее своего доверия, то и тогда она не вправе будет жаловаться.

— Оставьте ее у меня только на одну ночь, — просила Юлия. — У меня есть предчувствие, что Янсен вернется еще сегодня; он будет доволен, увидев нас вместе. С завтрашнего дня вы опять вступите в ваши материнские права — пока я не займу вашего места еще с большим правом.

Однако она обманулась в своем предчувствии. Ребенок давно уже был уложен в постель и, весело поболтав со своею мамою Юлией, положив голову на ее подушку, давно уже спал крепким сном, а Юлия все еще сидела и прислушивалась к завываниям ветра и, заслышав шум мужских шагов, всякий раз вскакивала с места. Время проходило, а Янсен все еще не приходил. В полночь Юлия потеряла наконец надежду видеть его. Она послала старика Эриха спать, осторожно разделась и легла возле спящего ребенка и долго еще не могла сомкнуть глаз.

Проснувшись на другое утро, Юлия разбудила свою маленькую гостью, которая была очень удивлена, проснувшись не на обычном месте. Вчерашний день, со всеми его приключениями, носился перед нею как во сне. Она совестилась расспрашивать Юлию о том, как это все случилось, и Юлия то шутя, то лаская одела ее и отвела домой. Юлия была очень убита, и уверенности в покровительство судьбы значительно у нее поубавилось. Оставив Франциску в доме приемной матери, она поспешила в мастерскую.

Погода прояснилась, мягкие, но несколько бледные лучи зимнего солнца освещали улицы, покрытые тонким слоем снега. Юлия шла все время пешком, и это ее несколько успокоило. Когда Юлия, наконец, дошла до места, щеки ее покрылись румянцем. Кровь перестала волноваться, и она снова вполне овладела собою. Но вдруг она еще более испугалась, застав на дворе четырех хороших своих знакомых: Анжелику, Розенбуша, Коле и Фридолина, приветствовавших ее с чрезвычайно озабоченными лицами. Перед приходом Юлии они, казалось, о чем-то горячо советовались.

— Что случилось? — спросила она их. — Что, он вернулся? Ради бога, скажите, что случилось?

Ей отвечал Розенбуш, который пришел в себя прежде других.

— Что именно случилось, нам так же неизвестно, как и вам, но он вернулся еще вчера к ночи, и даже не очень поздно; он сам отвел свою лошадь в конюшню. По крайней мере, я сегодня справлялся и узнал, что обе лошади там, о седоках же, в конюшне, разумеется, ничего мне сообщить не могли. Ну, думал я, все обстоит благополучнее, чем можно было ожидать. Но когда я стал расспрашивать Фридолина, то оказалось, что ему тоже ничего неизвестно, кроме того, что господин «профессор», вероятно, вернулся. Почтенный страж не мог отворить дверей в мастерскую, потому что ключ был вложен изнутри в замочную скважину, а на стук не последовало ответа… Между тем наступил день, и, полагая, что Янсен уже выспался, я, с своей стороны, также постучался, пожелав ему доброго утра. Ответа не последовало.

Каменотесы, которые хотели взойти в «фабрику святых», тоже нашли дверь запертою и, простояв несколько минут, ушли. Наконец, чтобы разрешить все сомнения, я влез со стороны сада на окно, чтобы окинуть взглядом мастерские, начиная с его собственной. В ней было все в полном порядке, но его самого там не было; я снова спустился и взлез на другое окно. Там представилась мне совершенно другая картина. Вообразите себе: все его бесценные святые (впрочем, только им самим сделанные модели) были разбиты вдребезги, и что всего замечательнее, среди всех этих осколков увидел я его самого, нашего бедного друга, лежащего на голом полу, точно на самом мягком диване; не пугайтесь, сударыня, он жив и в полном сознании, только, кажется, до такой степени устал, что не в состоянии подняться, чтобы перейти в другую мастерскую и лечь там на диване. Когда я, сидя у закрытого окна, забарабанил в стекло и стал звать Янсена по имени, он наполовину приподнялся, осмотрелся как человек, который был накануне мертвецки пьян, махнул мне рукою, чтобы я оставил его в покое, и затем, подложив под голову шинель, снова повалился на свою кучу осколков.

Розенбуш замолчал, увидев, что Юлия, не слушая его более, направилась к мастерской. Анжелика хотела последовать за ней, но Юлия дала знаком ей заметить, что желает идти одна.

У дверей «фабрики святых» Юлия остановилась и стала прислушиваться; но так как там все было тихо, то она постучалась дрожащей рукой и позвала Янсена. Дверь отворилась и он стоял перед нею.

Он был в шинели, волоса были растрепаны, в лице, казалось, не было ни кровинки. Взгляд выражал какую-то странную апатию, болезненно отозвавшуюся в сердце Юлии.

— Это ты? — сказал он. — Я тебя не ожидал! Вот в каком неловком положении ты меня застала! Хочешь ли войти? Правда, здесь теперь не очень красиво. Я не успел еще прибрать тут порядком.

Юлия должна была собрать все свои силы, чтобы придать взгляду, которым обвела эту картину разрушения, возможно равнодушный вид.

— Что причинили тебе эти невинные фигуры? — спросила она, запирая за собою дверь.

— Невинные? Ха! Ха! Они только притворяются такими; собственно говоря, в них, несмотря на всю их кажущуюся святость, сидит дьявол. Ни в одной из них нет ничего честного. Я это знаю очень хорошо, так как работал их сам. И видишь ли, благодаря отблеску от снега, ночью было настолько светло, что я ясно мог разглядеть ложь на их лицах. Это меня взбесило, и я разбил их вдребезги — все-таки же лжи на свете стало немного меньше. Ну, теперь мне опять легче, тем более, что снова вижу тебя.

Он пожал ее руку; голос у него был хриплый и усталый, глаза были лихорадочно воспалены. Проходя по полу, осыпанному осколками, Юлия с трудом удержалась от слез.

— Я рада, что наконец все кончилось, — сказала она. — Я вполне понимаю, как тебе тяжело притворяться и делать то, чему ты не можешь вполне сочувствовать. Но, однако, уйдем от этих развалин. Там, в твоей мастерской, мы разведем огонь и немного согреемся. Прелестный ребенок! Мне было тяжело и грустно отвозить ее обратно к приемной матери. Надеюсь, что я рассталась с ним на этот раз ненадолго.