В раю

Но чтобы не казаться лучше, чем был, я должен сознаться, что запретные плоды казались мне все еще привлекательными, потому только, что висели высоко и каждая, даже посредственная, Юлия могла заставить меня играть роль Ромео, лишь бы только веревочная лестница, ведущая на ее балкон, была достаточно опасна.

Перед самым моим отъездом на Гельголанд подобная случайная связь с одной необыкновенно умной женщиной неожиданно окончилась трагически. Один из ее отвергнутых поклонников застрелился из любви к ней, так что даже легкомысленная и непривычная к самопожертвованию женщина на этот раз отнеслась к делу серьезно, и я получил отставку.

Вследствие этого я был мрачно настроен; к тому же мои нервы еще более расстраивались весьма непрактичными квазиуспокоительными средствами — чрезмерными занятиями и бессонными ночами, и я заботился об остальных посетителях на водах столько же, сколько о ракушках и морских травах на берегу.

Вдруг обстоятельства переменились. Среди нас показалось странное существо — молодая женщина, сделавшаяся скоро загадкой и басней всего острова. В списке гостей и посетителей она была внесена под именем г-жи Джаксон из Шербурга. Она приехала одна, поселилась в одинокой рыбацкой хижине и, казалось, употребляла все свои старания на то, чтобы своими особенностями обратить на себя внимание всех гостей, мужского и женского пола.

Рано поутру она показывалась на взморье в наряде, возбуждавшем зависть всех женщин. Эту зависть возбуждала не ценность материи или отделка, но замечательное изящество простейших шалей и вуалей. Лицо ее, своими чрезвычайными контрастами, невольно должно было бросаться всякому в глаза. Распущенные по плечам ее волосы золотисто-красного цвета красиво блестели на солнце, черные брови резко обрисовывались на матовой белизне лица, взгляд мягких голубых глаз был так прост, так невинен, что, казалось, не подозревал того общественного внимания, которое возбуждал. На лицо был опущен короткий черный кружевной вуаль. В остальном мне нечего тебе ее описывать.

Женщины, конечно, уверяли, что волосы и брови подкрашены и что такое сочетание цветов в природе невозможно; тем не менее это не мешало мужчинам находить ее прелестной. Какой-то старый англичанин первый имел смелость заговорить с ней как с землячкой. Она ответила ему на чистом английском языке, но так коротко и отрывисто, что отбила и у других охоту к подобным попыткам.

Между тем, казалось, ей самой наскучило уединение, в котором она провела первые дни. Она заговорила с одной дамой из Линенбурга, приехавшей на воды со своею больною дочерью, и как бы из участия завязала с нею знакомство, которое, впрочем, через несколько дней ей так наскучило, что она перестала его поддерживать. Так как таинственная дама говорила по-немецки, хотя и с английским акцентом, то вскоре несколько по уши в нее влюбившихся молодых людей отважились завести с нею знакомство. Она обращалась со всеми со сдержанною холодностью, и вскоре около нее образовался целый штат, в который попали и некоторые знакомые мне молодые люди.

Они рассказывали мне о незнакомке, о странной смеси холодной, детской наивности, изысканного кокетства, сентиментальности и необузданной запальчивости. Английская холодность и голубиная нежность, с которыми она показывалась в обществе и с которыми, не то от скуки, не то иронически, соглашалась на ухаживание своих обожателей, были у нее только маскою. С глазу на глаз высказывалась в ней другая, более развязная натура, какая-то предательская меланхолия и благосклонная мягкость. Лишь только ободренный обожатель, бывало, разнежится и, не довольствуясь протянутым ему мизинцем, попытается схватить всю руку, она тотчас же напоминает одураченному безумцу о границах благоразумия самыми едкими насмешками и с этой минуты обращается с ним самым безжалостным образом, не выпуская его в то же время окончательно на свободу.

Многие из моих знакомых испытали это на себе; они рассказывали мне о своем постыдном поражении с такими подробностями, что я не мог не узнать в этой женщине холодной кокетки, каких я, надо сознаться к чести ее пола, встречал очень редко. Отвращение мое к прелестной русалке росло под впечатлением этих рассказов. Вместе с тем во мне созревала мысль, что было бы добрым делом и в то же время заслугой по отношению ко всему мужскому населению острова изловить эту искусную кокетку в собственных ее сетях.

Это предположение превратилось в какую-то idee fixe, точно моя честь зависела от его осуществления. Так как я был достаточно застрахован от чарующих прелестей незнакомки, то я смело и без всяких опасений принялся за дело. Она давно уже сердилась на меня за то, что я держался в стороне; поэтому мне было очень легко, при первом представившемся случае, познакомиться с нею и завоевать себе место между ее приближенными.

Я не стану описывать тебе подробности начавшейся затем жалкой комедии. Так как мне приходилось играть с искусным партнером, то затронутое самолюбие раздражало упрямую мою натуру. Она, со своей стороны, хотела во что бы то ни стало видеть меня, подобно другим ее обожателям, у своих ног. Через неделю мы остались почти одни, так как остальные поклонники ее постепенно отстранились.

Моя тактика заключалась главным образом в следующем: я представлялся разочарованным и неуязвимым и показывал вид, что разговоры с нею доставляют мне удовольствие только потому, что я нахожу в ней родственную мне натуру, давно уже отказавшуюся от смешной идеальной стороны жизни и не верующую в существование каких бы то ни было так называемых возвышенных чувств. Она приняла навязанную мною ей роль, но в то же время надеялась заставить меня переменить тактику. Проблески слабости, обнаруживавшие, что я клеветал лишь на мое сердце, давали ей надежду на успех, а свобода обращения, которою пользуются на водах, доставляла ей сотни случаев испытывать меня.

Случилось то, чего и следовало ожидать. Раз вечером мы катались на лодке. Нас застигла буря, во время которой мы подвергались большой опасности. Была уже поздняя ночь, и все уже спало, когда мы, утомленные, промокшие до костей и голодные, вернулись в рыбацкую хижину, в которой жила незнакомка. Мы опоздали оттого, что в лодке показалась течь и рыбаку пришлось чинить ладью на пути.

Незнакомка сама, казалось, на время забыла свою роль и думала только о том, как бы меня обогреть и накормить, прежде чем отпустить домой. Она отправилась в спальню, чтобы переменить мокрую одежду, а меня оставила в маленькой гостиной и предложила заменить мой вымокший сюртук турецкой курткой, которую взяла из своего гардероба. Вскоре горячий чай и огонь в камине, разведенный как нельзя более кстати, несмотря на летнюю ночь, вместе с воспоминанием о только что пережитой опасности повергли нас в такое веселое расположение духа, какого мне никогда еще не приходилось испытывать в ее обществе.

Но и теперь я был далек от любви к ней, даже от такой любви, какую я обыкновенно чувствовал при легких приключениях. Среди веселой болтовни с прекрасной молодой женщиной я все-таки питал к ней непреодолимую антипатию, нечто вроде страха, — точно будто у меня было предчувствие, которое меня предостерегало. Но демон подстрекал меня выдержать принятую на себя роль до конца, и я, безумный глупец, убедил себя, что от последовательности зависела в данном случае моя честь.

Я выиграл бесстыдную игру!

Никогда ни одна победа не доставалась так дорого, никогда человек, надеявшийся торжествовать, не чувствовал себя таким униженным и уничтоженным, как я в эти адские часы. Если б я обесчестил эту женщину в порыве слепой страсти, это не унизило бы меня в такой степени, как унизила эта дерзкая комедия.

Несчастная поняла, что, несмотря на все желание, я не в силах был разыгрывать роль осчастливленного. В ней пробудилось сознание, в каком свете предстал я перед собою и в каком она сама должна была мне казаться. Ужас, отвращение и ненависть ко мне, может быть, также стыд и раскаяние до такой степени охватили ее, что она разразилась неудержимым потоком слез. Когда я в смущении подошел к ней, она оттолкнула меня с жестом отвращения, и вслед за тем упала в обморок, походивший на совершенное оцепенение.