В ритме сердца

Но мучаться от злости мне предстоит ещё совсем недолго. Мой организм автоматически теряет способность испытывать хоть что-то, когда в пространстве безлюдного холла до моего слуха долетает эхо грозного низкого голоса, который я ни с кем и никогда не спутаю:

— А теперь скажи мне правду: какого хрена ты всё это делаешь?!

Глава 11

Страх мгновенно пронзает всё моё тело тысячей иголочек и так же быстро отпускает, когда я осознаю, что приглушённый голос Адама исходит из одной из закрытых дверей холла, а его донельзя сердитый баритон адресован вовсе не мне, а отцу, с которым он по-прежнему ведёт крайне накалённую беседу.

И вот сейчас честно-пречестно: не имею я дурной привычки совать нос в чужие дела и уж тем более подслушивать чьи-то разговоры, но в этот раз я почему-то тихо подбираюсь к нужной комнате, и моё ухо само по себе тут же прислоняется к двери, заинтересовавшись мужским разговором.

— Я тебе уже всё сказал, Адам. Мне нечего добавить. Камилла теперь часть нашей семьи, — твёрдо чеканит мистер Харт.

— Какой семьи, Роберт? Ты бредишь?! — не уступает ему в строгости сын. — Наше с тобой общение всегда ограничивалось работой, а другой член твоей ни с того ни с сего выдуманной семьи оставил этот дом ещё много лет назад, забыв о тебе как о страшном сне. Разве я ошибаюсь?

Слышатся несколько мерных шагов из одной стороны комнаты в другую, а за ними монотонный ответ Роберта:

— Не ошибаешься.

— И это ни о чём тебе не говорит?

— С Миллой всё будет иначе.

— Иначе? — даже с расстояния смех Адама покалывает мою кожу мурашками. — В том-то и дело, что ничего не будет иначе. Её ждёт то же самое. Тебе же самому прекрасно известно, что ты херовый родитель, просто потому что тебе никогда не нужны были дети. И не пытайся опять меня убедить, что какая-то сиротка за пару месяцев перевернула весь твой мир настолько, что ты решил добровольно приютить её. В эту чушь я не поверю!

— Я не жду от тебя ни понимания, ни одобрения, — сухо, даже с некоторой усталостью отвечает мистер Харт.

— Когда оно тебе вообще было нужно? — фыркает сын и втягивает воздух так, словно жадно затягивается сигаретой. — Скажи правду — ты всё-таки её трахаешь, а всё это удочерение не что иное, как прикрытие для прессы?

— Нет, Адам. Я же сказал, что она моя дочь. Я прекрасно понимаю, почему ты не веришь моим словам, но я в самом деле хочу попытаться хоть немного искупить свои грехи.

— Тебе жизни не хватит, что сделать это.

— Знаю, но надеюсь, что мне хватит времени сгладить хотя бы часть из них. И потому я хочу извини…

— Ой, убереги меня от своих извинений, Роберт, — грубо отрезает Адам. — Мне хватило твоей насквозь фальшивой речи перед гостями. Покрасовался перед народом — и славно. Мне же ничего не нужно. Ничего, кроме правды, которую рано или поздно я узнаю. С твоей помощью или без. Что бы ты мне ни говорил, ничто не сможет изменить моё мнение — эта девчонка всего лишь ещё один твой новый проект, рабочий инструмент для достижения определённой цели. Только какой, Роберт? Что ты задумал в этот раз? Ты всегда использовал людей, выжимал из них максимальную для себя выгоду, и она не исключение. Я в этом уверен.

— Я вижу, что никакие мои доводы сейчас не смогут убедить тебя в том, что я изменился.

— Ты прав: никакие. Я знаю, что ты врёшь. Вот и всё! Люди не меняются так резко, а такой человек, как ты, так подавно. Для тебя женщины всегда были не важнее мебели в этом кабинете. Я бы мог ещё хоть немного поверить в неудержимую вспышку страсти на закате лет, но в родительскую любовь — ни за что!

— Сейчас нет смысла об этом говорить, но со временем ты обязательно поверишь, Адам, — люди меняются. И как показывает мой опыт, они способны стать теми, кем говорили, что никогда не станут. Это происходит не по своему желанию, а вопреки. Незаметно даже для самих себя. Просто иногда в жизни появляется тот, кто позволяет ощутить нечто новое, в корне отличающееся от того, чего ты придерживался на протяжении всей жизни. И для изменений не обязательно должны пройти годы. Иногда хватает пары месяцев, недель, а то и дней, чтобы понять, что ты больше никогда не будешь прежним. Не потому что не хочешь вернуть всё на круги своя, а потому что это тебе больше неподвластно, — по мерно плывущему голосу мистера Харта, мне представляется, как он говорит об этом, стоя возле окна с устремлённым в ночной сад меланхоличным взглядом.

— Теперь ты ещё и в философы подался? — сын остаётся абсолютно непреклонен в своём скептицизме. — Говори что хочешь. Не поверю я в твою доброту, можешь даже не надеяться. И в то, что люди так меняются — тоже.

— Ещё как поверишь. Гораздо раньше, чем ты думаешь, Адам, — чуть строже отрезает Харт. — И я сейчас говорю вовсе не о себе и Камилле.

— А о ком тогда? — в вопросительной интонации Адама чётко выражается недоумение, а я лишь плотнее прирастаю ухом к двери, чтобы не прослушать ни единого слова.

О том, что делать это недопустимо и крайне нагло с моей стороны, я вообще больше не задумываюсь.

— Я никогда не видел, чтобы ты так смотрел на женщин, как сморишь на свою сегодняшнюю спутницу. Ты с ней сам не свой, и это не только мои наблюдения. Ничего не хочешь рассказать мне об этой девушке, Адам? — совершенно спокойным тоном интересуется Роберт, пока моё сердце стремительно ускоряет темп, щёки начинают гореть от смущения, а губы неконтролируемо растягиваются в улыбке.

Молчание. Шаги. Лёгкое шуршание. Звон стекла. Предполагаю, что кто-то из мужчин решает выпить, а затем следует безрадостная усмешка Адама, что заставляет меня перестать дышать в ожидании услышать его ответ.

Но ответа не слышу.

Слышу вопрос.

И не приглушённый толщей деревянной двери, а звучный, чёткий такой, прямо возле своего уха, оставляющий след на коже своим горячим, мятным дыханием:

— Я могу к тебе присоединиться?

БА-БАМ!

Думаю, именно этот звук лучше всего подойдёт для воспроизведения того, что от испуга произошло с моим сердцем! Во избежание громкого вскрика, я успеваю закрыть свой рот руками, но подпрыгиваю на месте так, что каблук одной из туфель не выдерживает и с характерным хрустом ломается.

Чувствую, что начинаю терять равновесие, и дабы предотвратить ещё и позорное падение прямо перед гостем, я цепко хватаюсь за плечи мужчины, который своим незаметным появлением чуть было не довёл меня до разрыва аорты.

— Аккуратней! — на удивление мягко произносит он и помогает устоять на ногах, придерживая за талию.

— Боже!.. Простите, пожалуйста, — мой голос дрожит, как у самой настоящей трусихи. Я поднимаю свой беспокойный взгляд на него и непроизвольно теряюсь.

Незнакомец статен, высок, красив и породист, как многие другие мужчины на этом приёме, но смущает меня вовсе не его привлекательная, пахнущая богатством и престижем внешность, а тот неоспоримый факт, что он мне кажется до боли знакомым. Прямо-таки очень знакомым, но только я никак не могу сообразить, где могла его видеть? Он актёр? Телеведущий? Или другая медийная личность? Чёрт! Не вспомню, но он определённо какая-то знаменитость, перед которым я стою, точно наглая проныра, что он только что поймал с поличным.

И сколько мне ещё сегодня позориться придётся?

— Совсем не хотел тебя отрывать от столь увлекательного занятия, и уж тем более так пугать, но тебе не говорили, что подслушивать чужие разговоры нехорошо? — произносит он, осматривая меня ничуть не менее досконально, чем я его.

— Я не подслушивала! — вырывается у меня нелепое отрицание, что мгновенно рисует на его губах ироничную улыбку.

— Врать тоже нехорошо, — добавляет он с усмешкой.

А то я не знаю!

Моя ложь и так уже создала мне неизмеримые проблемы, и зачем я вру ещё и сейчас — непонятно. Никакие оправдания мне сейчас не помогут. Он застал меня прямо за процессом. Остаётся лишь надеяться, что мужчина согласится закрыть глаза на моё недопустимое поведение и мирно пойдёт дальше туда, куда направлялся.