В Россию с любовью

Never opened myself this way

Life is ours, we live it our way

All these words I don’t just say

And nothing else matters…

* * *

— Саш, оденься.

Голос вывел из транса спустя с минуту после того, как волшебство закончилось — я допел эту песню. Поёжился, выходя из мира грёз в реальный. Маша. Даже не заметил, как пришла. Она стояла рядом, в десятке метров со стороны Благовещенской. Не пряталась, просто не заметил. В своей ночной, в которой была, но закутанная в лёгкий плащик, и такой же держала в руке и протягивала мне. А ещё под мышкой держала свитер. И плед. А на плече на ремне её висел термос. Заботливая! Мечта мужчины!

Поднял глаза вдаль, за её плечи. А потом перевёл взгляд в противоположную сторону. Там, на гребне, ближе к башне, и на машикулях как Тайницкой, так и Богородской, виднелись каски дружинниц. Девочки слушали, делая это максимально возможным, чтобы не казалось, что отлынивают от службы, способом. Да и много их — со всей южной стены, наверное, сбежались, кто смог оставить пост. Когда все успели?

«А до них ли мне было?»

Нет, не до них. Я витал… Где-то. Будто в трансе. И даже не заметил, как до костей от ночного речного ветерка продрог.

— Спасибо. — Свитер быстро натянул, плед подстелил на парапет, сел сверху. И правда, задница замёрзла, потому натянул ещё и плащ. Хорошо, что сентябрь тёплый — а то и заболеть можно.

— Хорошо играешь, — похвалила она. — Тебя весь дворец слушает, кто не спит. Правда, красиво.

Глянул на наручные часы — полтретьего ночи. Когда успел столько? Как время летит!

— Я чай принесла. Горячий. Будешь? — Она показала термос.

— Буду, — кивнул я. — Как догадалась?

Она отвинтила крышку и налила дымящийся напиток в неё. Вообще-то они хоть и царевны, но при этом абсолютно все князья и бояре, да и дворяне — воинская аристократия. И чем выше титул, тем больше применимо слово «воинская». Базис обороноспособности страны. А принцессы — так и вовсе супера, на которых все должны равняться. Поэтому сборы и НВП, на которые меня не берут, для принцесс обязательны, а там, в полевых условиях, образ жизни даже у них спартанский — и термосы, и палатки, и прочая полевая романтика — она всем этим владеет. Я обнял руками протянутую кружку-крышку, грея ладони. Отхлебнул. Жар, горячий! Круть!

— Спасибо! — через связь она почувствует мою искренность.

— Ты больше трёх часов играешь. — Маша улыбалась. Довольной, но грустной улыбкой. — И кстати, с той стороны тебя тоже слушают. И уже давно. Завтра в газетах, наверное, какую-нибудь чушь напишут — даже интересно будет почитать. А я поняла, что ты замёрз, вот и…

Я выглянул наружу — не так, чтобы и много, но человек пятнадцать под стеной, на газоне, стояло. Несколько парочек и пёстрая компашка молодёжи. В основном, разумеется, девушки, ну так у нас и перекос полов в их пользу. Но и парней было четыре штуки.

— Вива, народ! — заорал я.

Мне приветственно закричали в ответ, кто-то даже замахал пивными бутылками. Стена тут низкая, и меня, наверное, было неплохо слышно. А сейчас и видно.

— Да здравствует музыка! — продолжил орать я.

— Так точно!

— Е-э-э-э-э!

— Йу-ху-у-у-у!

— Так держать!

— Ещё давай, музыкант! — раздались крики поддержки.

— Жги, гитарист! — А это парень с бутылкой.

— А деньги кто платить будет? — схохмил я. — На сухую так себе играется!

— Скажи сколько?! Куда оставить?!– ответила одна девчонка в молодёжном, но очень дорогом и стильном прикиде. Видимо какая-то боярышня или княжна, статус чувствовался даже со взгляда издалека. Не поддержали мою шуточную идею, всерьёз приняли.

— Да там и оставь! А сколько — насколько сама считаешь, напел! Потом спущусь — заберу!

— Идёт!

— Хорошо!

— Как скажешь! — поддержали её другие девчонки.

— Подвыпившая молодёжь — лучший друг московского лабуха! — произнёс я для Машки, которая при виде моих переговоров со зрителями знатно охренела.

— Музыкант, а ты вообще кто? — А это парень с бутылкой.

— Да принц я местный! Царевич! Сашкой кличут! Вишь, развлекаюсь!

— Царевич! Приходи к нам на свадьбу играть! У тебя хорошо получается! — А это стильная фифа в чёрном вечернем платье. Рядом с нею стоял тощий дохлик, но по виду жизнерадостный и счастливый, ни разу не «принуждаемый».

— Без базара, красуля! А ты кем будешь?

— Троекуровы мы! Я — Алина! Геннадьевна! А свадьба тридцатого!

— Ну тут как? Смогу — залечу! Но обещать не буду!

— Хорошо, царевич! Ждём! — Они замахали вместе с женихом.

— А у меня день рождения через два дня на третий! Одиннадцатого! И к нам приходи! — А это высокая девчуля, молодая-молодая, но зато самая высокая из всех. И капец тощая, нескладная. В, если честно, небогатом на фоне остальных аристо костюме, больше смахивающем на деловой, чем вечерний. — Анна я, Суслова!

— Боярышня?

— А то! Наследница!

— И сколько тебе, боярышня Суслова, стукнет?

— Так шестнадцать! Совершеннолетие! Паспорт обмываем! Приходи — не пожалеешь!

— Если смогу, но не обещаю! — засмеялся я. — Меня пока взаперти держат, выходить за пределы кремля не дают! Тиранши и сатрапки эти сёстры с мамой! — А это я пожаловался, но, как это обычно бывает, и как я и думал, все восприняли жалобу за шутку. Молодёжь!..

— Держись, братан! — А это парень с бутылкой. — Остынут — выпустят! Мои тоже такие же, знаю, о чём говорю!

— Твоими молитвами! — Замахал я ему рукой. — Тебя-то хоть как?

— Из Мстиславских мы! Только очень сильно младших! Геннадий!

— Сочувствую, Геннадий! Но у каждого свой путь!

— Точно! Но мы его пройдём с честью! Ведь так?

— А то! Наш путь, наш крест, а впереди только победа!

— Истинно! — снова махнул бутылкой он. С кем парнишка интересно? С сёстрами или девушками?

— Саш, ты чего? — Когда я повернулся, на меня смотрели круглые, похожие на блюдца округлённые ошарашенные глазки сестрёнки. — Ты чего делаешь?

— Как чего? — делано недоумённо нахмурился я. — С народом общаюсь. С подданными. Мамиными, естественно — но так я ж её сын.

— А-а-а-а-а… — Царевна так и зависла, ничего сказать больше не смогла. Я снова вернулся к демосу:

— Народ, пара песен и всё, спать пора! Желаю всем девчонкам уснуть в объятьях красивых парней, а парням — в объятьях симпатичных девчонок!

Ответом стали свист и поддерживающие крики.

— Народ просит, Маш. Значит, даём концерт по заявкам… — А это я сестре… После чего продолжил играть.

Что играл? Сколько? Не помню. Снова прошёлся по «Грозе» Вивальди, выдавая её гораздо увереннее, чем поначалу. И по другим, очень разным командам — их названия и иногда даже имена гитаристов и вокалистов, подсказывала память «я». Что-то только играл, что-то ещё и пел, кайфуя от счастья. Русский смешивал с английским — как его «я» запомнил, у нас чуть по-другому говорят. Он, похоже, у себя был билингвой — половина его песен на англицком! И так играл, на одном дыхании, пока не почувствовал, что, наконец, отпустило. Полностью отпустило! Это был мой катарсис, очищение, и это стоило, чтобы его пройти. И даже физиономия Машки, сидящей на парапете рядом, больше не вызывала раздражения.