В сети
Шрифт:
— Вы знаете, что вам с моей сестрой повезло?
— Безусловно. И я это очень ценю.
Повисает короткая пауза. Кто-то делает глоток сока, кто-то ковыряет вилкой в тарелке, но никто больше не лезет к Устинову с провокациями. Даже папа. По крайней мере, пока.
За грудной клеткой пылает. Это не значит, что я закрываю глаза на происходящее. Но и не значит, что когда-либо ещё позволю превратить непринуждённую беседу в допрос.
Оставшуюся часть дня мы проводим спокойно, негласно договорившись не заходить за красную линию. Это затишье — лучшее, что могло случиться сегодня.
Я
Вид Устинова без футболки, с блестящей от пота кожей, перекатывающимися мышцами и мощью в каждом движении рождает во мне порыв немедленно уехать домой. Запереться с ним в нашей квартире, лечь рядом, переплести ноги и руки и ни на секунду не притворяться.
Впрочем, уехать быстро и с пустыми руками не получается — мама передаёт контейнеры с пирогами, салатом и курицей, а папа вручает пучок свежей мяты и зелёного лука с огорода за домом, выращенных собственноручно.
— Приезжайте к нам ещё, — говорит мама.
— Обязательно, — кивает Саша.
— Приезжайте почаще. Мы всегда рады вам, в любой день недели — хотя какие вы гости? Мы ведь уже почти одна семья.
Мама выпила домашнего вина, её щёки порозовели. Пожелания звучат искренне. Кажется, всё, чего ей сейчас хочется — чтобы между нами была гармония, несмотря на разницу в характере, привычках и воспитании.
Саша тащит пакеты к машине, загружая багажник. Прощание получается суматошным и натянутым — я поочерёдно целую родителей в щёки и забираюсь в разгорячённый салон.
Папа не уходит, оставаясь на крыльце, и протягивает Устинову руку для пожатия. Когда мама направляется в дом, я понимаю, что с того момента, как мы приехали, они впервые остаются один на один.
Наблюдая за ними, я затаиваю дыхание и ловлю себя на желании выйти и встать между ними. Это проверка на прочность. Для них обоих. И для меня. И я не знаю, чего опасаюсь больше — суровости папы или того, как может ответить Саша.
Чтобы отвлечься, я рывком открываю бардачок и лихорадочно ищу салфетки. Ладони — мокрые. В висках гулко барабанит пульс.
Между бумагами, какими-то старыми чеками и чехлом для очков ночного видения я с трудом нахожу то, что нужно, краем глаза поглядывая на крыльцо.
Папа что-то говорит, не отнимая руки. Вены на тыльной стороне ладони вздулись — и это значит, он не просто говорит. Он давит. Предупреждает. Проверяет границы.
Саша слушает, не отводя взгляда. На его лице — ни ухмылки, ни бравады. Только сдержанность, за которой я различаю грёбанный вызов, потому что уступки — не его сильная сторона, если диалог идет не с женщиной.
Это подстёгивает меня потянуться за ручку и открыть дверь, и уже через секунду до меня доносятся обрывки разговора.
— Понимаю, вы хотите для неё лучшего… И, возможно, ваши сомнения не лишены оснований. Да, я не подарок, и моя биография далека от безупречной. Но всё это — в прошлом, — разъясняет Саша. — Я рядом с Олей не потому, что вы это одобрили. Она сама сделала свой выбор, и я его уважаю. И точно не собираюсь оправдываться за свои чувства. Я люблю Олю. Для меня она не случайность и не мимолётное увлечение, а человек,
с которым я хочу идти дальше. Щенком… которого нужно ткнуть носом, чтобы он понял, как не позорить Белогорских, я точно не стану. Эту фамилию я не ношу. И Оля скоро сменит её на мою.Отец ослабляет хватку, разжимая руку и опуская её вдоль туловища. Челюсть сжата, но в глазах мелькает что-то новое. Не согласие, нет. Но признание того, что с этим человеком придётся считаться.
— Хорошо. Будем ждать вас ещё, — сухо цедит папа. — Спасибо, что сегодня приехали.
Мы отъезжаем от ворот, и вскоре родительский дом скрывается за первым же поворотом. Мимо мелькают не менее роскошные особняки, выстриженные газоны и пышные туи.
Несмотря на показную расслабленность, я понимаю, что Саша всё ещё на взводе. Даже молчание и то, как он сжимает руль, выдают сдержанность в эмоциях. Он будто разбирает весь день по полкам, не упуская ни детали.
Именно поэтому я прошу остановиться на обочине за указателем, чтобы сбросить напряжение.
Тянусь к нему и начинаю целовать: губы, уголки рта, подбородок, шею — коротко, нежно. Поочерёдно.
Пока натянутая пружина не отпускает, и Саша не начинает отвечать тем же — примагничиваясь к моим губам, находя мой язык и втягивая его в медленный, настойчивый ритм, от которого по коже пробегают мурашки.
— Спасибо за всё, — шепчу с придыханием. — Ты очень здорово держался. И перед отцом, и перед сестрой. Если хочешь — это будет наша последняя поездка.
Пальцы в моих волосах движутся мягко и лениво, и от этого всё внутри отзывается трепетом. Каждая клетка.
— Почему? Будем наведываться ещё, — говорит, чертя взглядом зигзаги по моему лицу от лба к губам. — Это твоя семья. И если ты со мной — я принимаю весь этот состав без исключения. Мне не обязательно быть там своим. Главное, чтобы ты не чувствовала, что должна выбирать между кем-то и кем-то. Всё остальное дело привычки. Или времени.
— Я уже говорила, что люблю тебя?
На самом деле говорила. Да.
Жарко. Во время секса. Возможно, это было не совсем то, что нужно, но моя любовь — как тёплое, пушистое одеяло: оно окутывает нас, стоит Саше оказаться рядом.
— Я не прочь, чтобы ты повторила это ещё.
— Чтобы что?
— Чтобы я окончательно свихнулся от счастья.
Я повторяю это, как заведённая. Повторяю смело и без сомнений, глядя в глаза. Уже не случайному знакомому из сети. Не анониму. Не водителю маршрутки, как он шутил, но тому, с кем готова ехать до самой конечной остановки.
Эпилог
Два года спустя
— Одну секунду, малыш. Я забыла взять с собой поильник, — выкатываю коляску обратно из лифта и обращаюсь к сыну: — При такой жаре, пожалуй, рисковать не будем.
Пока коляска стоит в прихожей, я снимаю обувь и мчусь на кухню, потому что бутылка осталась там.
На плите остывает ужин, в квартире — идеальный порядок. Так я встречаю мужа с работы, когда есть силы и настроение. Не потому, что кто-то от меня этого ждёт, и не потому, что я стала образцовой домохозяйкой. А потому что мне самой этого хочется — заботиться, радовать, видеть отклик.