В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

его хвалил. Княгиня Трубецкая, чтобы польстить государыне, сказала: "Это был

тиран, деспот". Догадалась, что сказала невпопад, и сконфузилась. Я Жуковскому

сказала: "Эта дурища при слове "деспот" сконфузилась, и с ней сделался

"вастиквас". Все это было принято в нашем арго. <...>

Жуковский <...> говорил [мне]: "Прелестная Иосифовна, потому что вы

прямо дитя от Иосифа Прекрасного, [почему] гневаетесь на меня, свиную

образину?" <...>1

Тогда у Карамзиных вечером собирались те, что мы называем les jeunes

gens distingu'es (избранные молодые люди). <...> Что касается дам, всякий вечер

там были три графини Тизенгаузен, племянницы Палена, m-me Карамзина очень

сблизилась в Ревело с их матерью. Они были очень красивы, но у них были

слишком длинные ноги, и Жуковский сказал о них: "Они очень хороши, но жаль,

что нижний этаж вверх просится".

Жуковский просил меня познакомиться с Николаем Ивановичем

Тургеневым. <...> Я очень хорошо знаю и часто вижу его брата Александра, он

очень дружен с Жуковским. Однажды на вечере императрицы государь мне

сказал: "Вы часто видаете Тургенева, это враг нашей фамилии".
– - "В. в., неужели

вы думаете, что если бы я была в этом убеждена и если бы он когда-нибудь

осмелился сказать слово против вас, я бы его принимала? Это прекрасный, но

заурядный человек, он презабавный болтун. Однажды он говорил Жуковскому:

"Я искал Бога в природе, в храмах..." -- "И все ты врешь, -- сказал Жуковский, --

никогда и нигде ты его не искал".
– - "Да, -- сказал император, -- Жуковский

уговорился с ним ехать за границу, наставник моего сына едет с этим

либералом"". Я Жуковского предупредила, он пошел к императрице, которая

всегда улаживает его промахи, и тем дело кончилось. Он страдал сильным

геморроем и поехал в Швейцарию со своим другом, безруким Рейтерном,

который прекрасно пишет левой рукой акварели. Он ему выхлопотал пенсию2.

<...> я забыла тебе сказать то, что никому никогда не говорила: Жуковский хотел

на мне жениться.
– - "И ты предпочла Смирнова?" -- "Аттанде-с, аттанде-с, Смирнов тогда не показывался на нашем горизонте и преспокойно веселился во

Флоренции. Жуковский вечно шутит. Я ходила вокруг озера и слышу поодаль

голос: он был у греческого мостика -- и кричит мне: "Принцесса моего сердца, я

сделан генералом, хотите быть моей генеральшей?" -- "Сама генеральша, прежде

вас, фрейлины -- 4-го класса". В этот день Плетнев приехал давать уроки великим

князьям, и мы его пригласили к нам обедать. После обеда он мне вдруг говорит:

"Вы начинаете скучать во дворце, не пора ли вам выйти замуж?" -- "За кого? Разве

за камер-лакея, кроме уродов вроде флигель-адъютанта Элпидифора Антиоховича

Зурова или Юрьевича, мы никого не видим".
– - "А Василий Андреевич? Он мне

дал поручение с вами поговорить".
– - "Что вы, Петр Александрович, Жуковский

тоже старая баба. Я его очень люблю, с ним весело, но мысль, что он может

жениться, мне никогда не приходила в голову. Да я не хочу выходить замуж, а что

мне скучно, так я скучаю, недаром Пушкин говорит:

Что ж делать, бес,

Вся тварь разумная скучает"3.

Потом уж я была замужем, по обыкновению, сидела у лампы, пришел

Жуковский, и болтали до десяти часов; уходя, он мне сказал: "Вот видите, как мы

приятно провели вечер, это могло быть всякий день, а вы не захотели".
– - "Бедный

Жуковский".
– - "Не жалейте его, он женился на дочери Рейтерна и очень с ней

счастлив, несмотря на то что ей двадцать лет, а ему пятьдесят пять4. Жаль только,

что она страдает нервами; у меня есть его комические письма, я прочту их тебе".

<...>

Как доказательство, что я ничего не умею делать кстати, приведу пример.

Жуковский, Перовский и я, мы всегда ужинали за маленьким столом. Принесли

сливы. Перовский сказал:

Charmante brune,

Accepte cette prune (*).

(* Очаровательная брюнетка, Возьмите эту сливу (фр.).)

Я спросила Жуковского: "А мне что сказать?" Он ответил:

Charmant, homme,

Accepte cette pomme" (*).

(* Очаровательный мужчина, Возьмите это яблоко (фр.).)

<...> Кстати или некстати в Петербург приехал из деревни старик

Скарятин и был на бале у графа Фикельмона. Жуковский подошел к нему и начал

расспрашивать все подробности убийства. "Как же вы покончили наконец?" Он

просто отвечал, очень хладнокровно: "Я дал свой шарф, и его задушили". Это

тоже рассказывал мне Пушкин5. <...>

"Пушкин -- любитель непристойного".
– - "К несчастью, я это знаю и

никогда не мог себе объяснить эту антитезу перехода от непристойного к

возвышенному, так же как я не понимаю, как вы и Жуковский можете говорить о

грязных вещах. А вы еще смеетесь?" -- "Еще бы, когда я вспоминаю историю

Жан-Поля Рихтера, которую он [Жуковский] рассказывал, говоря: "Ведь это

историческое происшествие". А вот этот рассказ. Великий герцог Кобург-Готский

пригласил Жан-Поля провести у него несколько дней и написал ему

собственноручное очень милостивое письмо. После обильного обеда, не найдя

никакой посуды и тщетно проискав ее во всех углах коридоров, в которых он мог

бы облегчить себя от своей тяжести, он вынул письмо великого герцога,

использовал его, выбросил за окно и спокойно заснул. На другой день великий

герцог пригласил его к утреннему завтраку на террасу, показывал ему цветники и

статуи. "Самая красивая -- Венера, которую я приобрел в Риме, -- и дальше: -- Вы