В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

кипящего и живущего с окружающим его миром, все проникает; ибо эта

меланхолия не есть дело фантазии, создающей произвольно грустные, ни на чем

не основанные сетования, а заключается в самой природе вещей тогдашнего мира,

в котором все имело жизнь пластически могучую в настоящем, но и все было

ничтожно, ибо душа не имела за границей мира своего будущего и улетала с

земли безжизненным призраком; и вера в бессмертие, посреди этого кипения

жизни настоящей, не шептала своих великих, все оживляющих утешений".

"Мне хочется (продолжает поэт) сделать два издания "Одиссеи русской":

одно для всех читателей, другое для юности. По моему мнению, нет книги,

которая была бы приличнее первому, свежему возрасту, как чтение,

возбуждающее все способности души прелестью разнообразною. Только надобно

дать в руки молодежи не сухую выписку в прозе из "Одиссеи", а самого живого

рассказчика Гомера. Я думаю, что с моим переводом это будет сделать легко. Он

прост и доступен всем возрастам и может быть во всякой учебной и даже детской.

Надобно только сделать выпуски и поправки; их будет сделать легко -- и число их

будет весьма невелико. К этому очищенному Гомеру я намерен придать род

Пролога: представить в одной картине все, что было до начала странствия

Одиссеева. Эта картина обхватит весь первобытный, мифологический и

героический мир греков. Рассказ должен быть в прозе. Но все, что

непосредственно составляет целое с "Одиссеею", то есть Троянская война, гнев

Ахиллесов, судьба Ахилла и Приамова дома, все должно составить один сжатый

рассказ гекзаметрами, рассказ, сшитый из разных отрывков "Илиады", трагиков и

"Энеиды" и приведенный к одному знаменателю. В этот рассказ вошли бы,

однако, некоторые песни "Илиады", вполне переведенные. Таким образом,

"Одиссея для детей" была бы в одно время и живою историею Древней Греции, и

полною картиною ее мифологии, и самою образовательною детскою книгою".

О повестях для юношества61 Жуковский представил следующие свои

соображения: "Собрание повестей для юношества (пока еще не существующих,

кроме двух-трех) я намерен издать особо. Они будут писаны или ямбами без

рифм, или моим сказочным гекзаметром, совершенно отличным от гекзаметра

гомерического, -- и этот слог должен составлять средину между стихами и

прозой, то есть, не быв прозаическими стихами, быть, однако, столь же простым и

ясным, как проза, так чтобы рассказ, несмотря на затруднение метра, лился как

простая, непринужденная речь".

Для образца русских народных сказок Жуковский доставил из-за границы

для напечатания одну под названием "Сказка об Иване-царевиче и Сером Волке".

В ней удалось ему на одну нить нанизать самые поэтические причуды нашей

народной фантазии и оживить эти перлы единством события, завлекательного и

характерного. "Мне хочется, -- прибавляет автор, -- собрать несколько сказок,

больших и малых, народных, но не одних русских, чтобы после их выдать,

посвятив взрослым детям. Я полагаю, что сказка для детей должна быть чисто

сказкою, без всякой другой цели, кроме приятного, непорочного занятия

фантазии. Надобно, чтобы в детской сказке (не для первого, а для второго

возраста) все было нравственно чисто; чтобы она своими сценами представляла

воображению одни светлые образы, чтобы эти образы никакого дурного,

ненравственного впечатления после себя не оставляли -- этого довольно. Сказка

должна быть так же жива и возбудительна для души, как детские игры

возбудительны для сил телесных. При воспитании сказка будет занятием чисто

приятным и образовательным; и ее польза будет в ее привлекательности, а не в

тех нравственных правилах, которые только остаются в памяти, редко доходят до

сердца и могут сравниться с фальшивыми цветами, которые (если их дать

преждевременно в руки) своею мертвою красотою делают нас не столь

чувствительными к живой, благовонной свежести цветов естественных. Не знаю,

впрочем, отвечают ли те сказки; которые мною составлены, тому идеалу детских

сказок, которые я имею в мысли. Если не отвечают, то они все будут

привлекательным чтением для детей взрослых, то есть для народа".

XXVI

Соединяя в одно целое мысли и предложения Жуковского о переводе

"Одиссеи" и о других его занятиях, встречающиеся в разных письмах его, более и

более убеждаешься, каким сокровищем явятся для потомства эти труды и эта

жизнь человека с высшим умом, с неутомимою деятельностью и с бескорыстною

любовью к искусству, когда их обратим в образец для жизни и трудов

собственных! Всего изумительнее быстрота в исполнении его предприятий,

жажда к трудам новым, неистощимость в начертании планов, день ото дня

разнообразнейших, будто бы дни и часы, быстрее улетающие в последние годы,

сильнее и неотступнее потрясали всю систему плодотворной его деятельности.

Еще было бы все это понятнее, если бы Жуковский, устроив быт свой, не знал

наконец никаких тревог и думал только об ученых и поэтических своих занятиях.

Напротив: на его долю, как и всем, много досталось тяжелых испытаний. За

счастье, которым наделяет Небо супругов, даруя им детей, он принужден был

отдать весь покой свой, тревожась о доставлении выздоровления матери

младенцев. Он приведен был наконец в необходимость покинуть тихий

Дюссельдорф и поселиться во Франкфурте-на-Майне, чтобы находиться ближе к

лучшим врачам. Упорство болезни в такой мере противодействовало всем

пособиям науки и нежнейшим супружеским попечениям, что более половины

последних годов Жуковского отдано было опасениям, изысканиям новых средств

и мучительному чувству безотвязной скорби. К этим домашним, внутренним