В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

переведены были и даже отпечатаны все двенадцать песней. Поправка шла рядом

с переводом: я поправлял в корректуре, что гораздо лучше и вернее, нежели в

манускрипте, и почти всегда имел шесть корректур каждого листа (это было

возможно по причине близости Бадена, где я жил, от Карлсру, где производилось

печатание). И как будто свыше было определено, чтобы тишина в Бадене

продолжалась до окончания труда моего. Последний лист был отпечатан и

несколько корректур его было уже отправлено в Карлсру, как вдруг вспыхнул

мятеж, который принудил меня немедленно переехать с семьею в Страсбург. Туда

явился и Рейф из Карлсру. Он также бежал от мятежа, но не забыл мне привезть

последнюю корректуру, которая и подписана была в Страсбурге. Несмотря на

бунт, все экземпляры были немедленно отправлены по Рейну в Мангейм, из

Мангейма в Кельн, а из Кельна по железной дороге в Штетин -- и я уже давно

имею известие от Шлецера, что все благополучно отправлено в Петербург. Но из

Петербурга нет никаких вестей. И я прошу вас убедительно дать мне какое-

нибудь известие. Мое бегство в Страсбург не позволило мне сделать эрраты.

Некоторые места мною поправлены в самом тексте. Некоторые опечатки

надлежало бы непременно заметить: но напечатанию всего этого положила

препятствия вооруженная баденская вольница. И если этот бунт принудил мою

жену бросить начатое ею лечение, которое взяло было хороший ход, то он же

принудил нас повидаться с Альпами -- и мы спокойно прожили посреди их

великолепия в тихом приюте Интерлакена, в виду чудной Снежной Девы, между

двух прекрасных озер, Бриэнцкого и Тунского. Наше пребывание в Швейцарии

продолжалось от 14 мая до 26 июля. Горный воздух был полезен жене -- и она

могла, по возвращении в Баден, снова начать прерванный курс лечения. Но уже ей

нельзя было и думать о поездке в Россию с наступлением осени, тем более что

одна часть лечения кончилась, другая должна теперь необходимо начаться и

будет продолжаться до зимы. Необходимость этого лечения заставила меня

съездить в Варшаву, дабы изложить пред государем императором мои жалкие

обстоятельства. Его величество удостоил принять меня несказанно милостиво и

позволил мне остаться за границею столько времени, сколько потребуют

обстоятельства. Теперь я опять на неопределенное время должен отложить

свидание с отечеством и с вами, добрые мои друзья! Велит ли Бог мне вас

увидеть? Думал ли я, покидая Россию для своей женитьбы, что не прежде

возвращусь в нее, как через десять лет? И дозволит ли Бог возвратиться? Моя

заграничная жизнь совсем не веселая, не веселая уже и потому, что

непроизвольная; причина, здесь меня удерживающая, самая печальная -- она

портит всю жизнь, отымает настоящее, пугает за будущее: болезнь жены (а

нервическая болезнь самая бедственная из всех возможных болезней), болезнь

матери семейства и хозяйки дома уничтожает в корне семейное счастье. Да и сам

я не в порядке: швейцарский воздух мне был не впрок; там начали немного

шалить и мои нервы; пропал мой всегдашний верный товарищ -- сон, и сделалось

у меня что-то похожее на одышку. Поездка в Варшаву меня поправила: сон

возвратился, одышка не так сильна. Но есть какой-то беспорядок в

кровообращении, от чего биение сердца и нервы продолжают пошаливать. Доктор

изъясняет все это геморроем и утверждает, что скоро все придет в порядок. Я и

сам не нахожу в себе решительной болезни. Теперь передо мною целая зима.

Надеюсь, что она здесь, в Бадене, под покровом прусской армии, пройдет

спокойно, хотя мы все живем здесь на волканическом грунте. Прошлая зима была

для меня благоприятна: она была поэтически благотворна. Что произведет

нынешняя? не ведаю и еще ни на какую работу не решился, хотя перед глазами и

много планов. С поэзией пора проститься. Надобно приниматься за прозу. У меня

довольно написано философских отрывков: они могут составить толстый том -- и

еще многое хочется написать. На это может быть употреблена нынешняя зима,

если только Бог даст здоровья. Я сообщу вам после то, что мне пишет о моей

"Одиссее" Фарнгаген фон Энзе (теперь один из первых критиков в Германии). Он

знает прекрасно и греческий и русский язык. Если он мне не льстит, то могу

считать мою работу удачною"64.

Со времени появления в печати первого сочинения, написанного

Жуковским еще в детстве, в 1849 году исполнилось ровно пятьдесят лет. Этим

обстоятельством воспользовался князь П. А. Вяземский, чтобы в Петербурге

отпраздновать юбилей авторской жизни отсутствующего друга. Днем празднества

было избрано 29 января, день рождения Жуковского. Приглашены были в

квартиру князя все друзья поэта, бывшие тогда в столице. Собрание осчастливено

было присутствием наследника, удостоившего принять участие в торжестве в

честь своего наставника. Учредитель праздника написал на этот случай два

стихотворения. Одно было прочитано, а для другого написана музыка -- и его

пропели. Все лучшие желания отсутствующему поэту выражались единодушно,

непритворно и с общим восторгом, который собранию сообщил беспримерное

одушевление. Чтобы порадовать сердце отдаленного друга, приготовили чистые

листы, на которых присутствовавшие (дамы и мужчины, попарно)

собственноручно написали имена свои. Их на другой же день отправили в Баден-

Баден с описанием юбилея.

Государь, в изъявление благоволения своего к пятидесятилетним трудам

Жуковского, изволил пожаловать поэту, в бытность его в Варшаве, орден Белого

Орла при следующей грамоте: "В ознаменование особенного Нашего уважения к

трудам вашим на поприще отечественной литературы, с такою славою в течение