V1

Потом вы жаловались на рвоту, даже когда вы не принимали ничего, кроме воды, а один раз вы резко встали с этого самого кресла, на котором сидите, и тут же упали. Поднявшись, вы посмотрели на меня таким удивленным взглядом, совершенно не узнавая, где это вы находитесь.

И вот, все анализы собраны. Вы мужественный человек, Павел Евгеньевич, поэтому я скажу вам прямо, не утаивая правды: у вас рак. Опухоль головного мозга, а если быть точнее, мультиформная глиобластома. Такой сгусток клеток, размером с теннисный мячик. Четвертая стадия, неоперабельная. Я не знаю, сколько вам осталось, но если вы хотели что-либо сделать в своей жизни…

Рак. Опухоль. Четвертая стадия. Так вот почему… я умираю. Доктор что-то еще говорил мне, давал советы, показывал снимки, но мне уже было все равно. Мне кажется, я знал, я думал об этом, просто старался не замечать очевидного: Она зовет меня за собой. Все было предопределено, понимаете?

Говорят, что там, за Чертой, все только и говорят стихами. Шекспир, Блок, Пушкин, Бернс, Петрарка… А я не помню ни одного стиха, вообще, совсем-совсем ни одного! Там, куда бы я ни попал, в Ад или Рай, никто не поймет меня, и самое главное, даже Она меня не поймет. Как она любила стихи! Особенно британских поэтов, она обожала литературу Англии. Помню, она читала мне их на ночь, и хоть я ни слова не понимал, стихотворения были очень красивые. Я любил, когда моя жена говорила по-английски. И мне стыдно, мне будет нечего Ей сказать, хотя у меня вроде и слова есть подходящие, но… Я поблагодарил доктора за отличный коньяк, аккуратно закрыл дверь его кабинета и пошел по кристально белому кафелю в направлению выхода.

Рак. Интересно, если все говорят Там на разных языках, то как они друг друга понимают?

8

Я помню, как мы с ней познакомились. Это было еще в университете, Бог знает как давно, наверное, курс второй или третий, но это все неважно, детали, мелочи жизни. Главное – очередь в студенческое кафе и пять минут до начала занятий, это самое важное, самое нужное. Была толпа, давка, огромное количество человек, и мы в этой толпе стояли. Никто не хотел уступать, и даже помню я, как мы ругались с ней, с пеной у рта она доказывала, она требовала, подбирала маты, хотя, казалось бы, девушка из приличной семьи. Ира… Она была собой, понимаете? Русые кучерявые волосы, карие глаза, скулы, греческий нос… Роковая девушка.

Мы ненавидели друг друга, презирали, обходили в университете стороной. Никто не хотел уступать, каждый видел причиной всех зол каждого. Она училась на факультете журналистики, и я сразу приметил ее талант писательницы. Боже мой, какие сплетни про меня ходили! Иногда я сам в них верил…

Хоть убейте, не помню, как это получилось… Мы были на даче общего знакомого. Отдых на природе, день рождения, студенческий отдых, все дела… Но то ли мне музыка не нравилась, то ли мне просто стало плохо, вообщем, я вышел на улицу насладиться видами. Ира стояла в десяти метрах от меня, смоля сигаретку в тонком шикарном красном платье с открытыми плечами, которое тонко прилегало к ней, подчеркивая всю стать ее фигуры. Но даже не сколько это выбило меня, сколько взгляд. Такой пронзительный хитрый взгляд, казалось, что она контролирует каждое мое движение, знает про меня все до тонкостей характера, пронизывала, читала меня своими глазами. А я как нашкодивший мокрый котенок стоял на морозе, умирая от холода не в силах ничего ответить. Она медленно приближалась ко мне, а я просто не мог ничего поделать. Я тонул в глубоком вырезе ее платья, я потерялся в ней, закрыл дверь изнутри, предварительно проглотив ключ.

Ира поцеловала меня. Я просто не мог никак поверить в происходящее. Я не шутил, когда говорил, что ненавидел ее. И когда слился с ней, словно стал ненавидеть ее еще больше, я хотел сделать ей больно, ударить, задушить, изнасиловать, что угодно. Я целовал ее все сильнее, кусая губы, раздирая кожу, давая ненависти выход. Хотя тут уже была не ненависть, скорее страсть. Что было дальше на чердаке этой дачи, нетрудно догадаться. Почему поцеловала? А фиг его знает, Ира сказала: «Потому что захотела».

Мы стали встречаться. Каждый день после университета я провожал ее до троллейбусной остановки. Я покупал ей мороженное по сорок восемь копеек, и мы вместе объедали его с разных концов, пока не встречались на середине. Мы сидели вечерами в библиотеках, готовясь к занятиям, помогали друг другу, но потом… Один раз мы обронили полку в разделе «Научная фантастика»… Мы боролись.

Помню, как были недовольны родители… Надо было видеть их лица, когда мы пришли сначала к моим, а затем к её предкам, держа друг друга за руки. Так и ушли, без гроша в кармане с верой в светлое будущее.

Мы окончили университет и сняли небольшую однокомнатную квартирку в одном из спальных районов нашего города Сперанска. Помню, как она читала мне различные стихотворения на оригинальных языках. Помню, как мы держались за руки, когда смотрели по телевизору крах страны, идеалы которой мы впитали вместе с красными пионерскими галстуками. Тогда я в первый раз увидел, как Ира плачет.

Помню, как она изучала значки и медали у меня на военной форме. Я рассказывал ей про песчаные горы, про страны, где никогда не растут большие деревья. Не забуду, как мы вместе делали ремонт в этой старой обшарпанной квартирке. Мы, изляпанные в краске, валялись на голом бетонном полу, устеленном только газетой.

Помню ссоры по любому, даже самому маленькому поводу, даже те, после которых хлопалась дверь. Мы обещали друг другу больше никогда не быть вместе, но каждый раз были. Я жил, я чувствовал, я был счастлив с ней, и она со мной. Мы с ней реально дрались, выбивали зубы, оставляли синяки друг на друге, но каждый раз все сводилось к газетам в кухне. Помню, как мы лежали там, зимой, голые, накрывшись тонким одеялом, ни разу не замерзая.

А как же мечты о звездном небе? Половина разговоров у нас была посвящена будущему, желанному ребенку, но Ира говорила, что еще слишком рано, что сначала карьера, стать на ноги, фундамент, в конце концов, который был нужен всем в это нелегкое время. А утром, когда я одевался на работу в ларек, она делала мне кофе в турке. И мы вдвоем пили его из одной большой красной чашки, глядя с высоты девятого этажа на кирпичные джунгли.

Каждый день она писала. «Ни дня без строчки,»– напевал я сам себе, глядя на то, как она с детским рвением, высунув язык и положив карандаш за ухо, строчила что-то на своей старой совковской печатной машинке. А потом мы оба курили на балконе, обсуждая, как прошел трудовой день в «свободной» стране.

Потом, спустя годы, мы наконец-то поженились. Расписались в ЗАГСе, поехали в ресторан. Родственников не звали, но в качестве издевки отправили фотографии. Наши друзья помогали нам клеить конверты.

К этому времени я устроился работать в милицию опером, а она продала свою книгу и стала именитым писателем. Тем не менее, Ира просила меня никогда не читать то, что она написала. Вечная тема для конфликта. Если посуда бьется к счастью, тогда мы должны были стать самыми везучими людьми на свете. Я думаю, что так оно и было. То время, которое мы провели вместе, безусловно, самое лучшее, что я буду помнить. Никакой теннисный мячик в моей голове не отнимет у меня мою Иру, мою самую любимую Иру.

Я думаю об этом уже час, возвращаясь домой пешком по этому городу, с которым меня связывают воспоминания. Я смотрю на здания вокруг меня, на деревья. Минуло то время, ушло, его больше никогда не вернешь. Все умерло, все ушло, кануло в небытие еще там, еще тогда, на автобусной остановке возле нашего дома. Все, что у меня осталось, все, чем я дорожу, это память, но неужели и она начинает умирать?!

Обидно, до слез, обидно и больно. Казалось бы, мы прожили с Ней двадцать лет, и что угодно! Землетрясение, цунами, тайфун, война, конец света – вот как должна заканчиваться наша история. Но только не авария… Не так, совсем иначе.