Ван Вэй Тикет

Слёзы так и остались в глазах. И мама вдруг улыбнулась. И я улыбнулся навстречу. И почему-то плакать совершенно расхотелось. И даже колено внезапно болеть перестало. Так, ерундовое покалывание, да пара капель крови из пустяковой царапины.

День остался праздничным и безмятежным, потому что я тогда не заплакал.

Конечно же, я не заплакал и сейчас. Просто потому, что мне вдруг показалось, что рядом стоит Лёнька. И смотрит на меня точно так же. Будто на мир грозит обрушиться катастрофа. Или наступил конец света.

Отлежавшись и успокоившись, я поднялся. Ноги немного дрожали, будто я пробежал километров пять без передышки. А вот дыхалка оставалась на диво спокойной.

Что же мешало мне пролезть на ту сторону?

"Пока можно лишь шагнуть в лагерь ОТТУДА, -- сказал чёртик внутри меня.

– - Жди, когда движение станет двусторонним".

И фраза, придуманная мной (ведь не живёт же, в самом деле, внутри меня проказливый чёртик, почему-то подействовала благотворно).

Я не мог пролезть туда. Что-то не складывалось. Но не факт, что завтра всё останется прежним. Вдруг невидимая преграда исчезнет.

"Не исчезнет", -- прозвучало внутри.

"Почему?" -- спросил я себя. Или чёртика. Неважно кого. Мне просто нужен был ответ.

"Потому что врата пропускают тех, кто имеет цель".

Всё же чёртик? Или я сам придумываю причины и складываю из них ответы?

Издалека раздались голоса. Народ, неспешно собираясь парами или тройками, топал от корпусов к столовой. В животе призывно забурчало, и я торопливо почапал на обед.

На обеде народ оживлённо вспоминал, как Килька долбанул по пальцу молотком. Неудача не смущала даже Кильку, и вся троица добродушно ржала над происшествием. У меня же смеяться не получалось. Рассказывать им о тёмной фигуре? Кабанец поверит, но виду не покажет. К тому же, Большой Башка мог подумать, что мне плевать на его запрет трепаться о ночных событиях. Я как-то отдалялся от компахи, выпадал из команды, становился если и не посторонним, то блёклой безмолвной тенью. Стоило ли удивляться, что я раньше всех выскользнул из-за стола, поспешил в корпус, зашвырнул ведро и швабру в хозяйственный закуток (а то, глядишь, и дежурство бы не зачли) и поспешил в лес, где благополучно проспал без снов и забот. Поначалу я думал, что в лесу опаснее. Но теперь, когда загадочный великан пробрался в лагерь, мне казалось, что он подстерегает меня за любым углом.

Кто он?

Снежный человек?

Но снежный человек живёт в горах, а отсюда до Уральских гор ехать и ехать. К тому же о том, что в Уральских горах проживает племя снежных людей, я никогда и не слыхивал.

Я даже не заметил, как заснул в пелене этих странных размышлений. А когда проснулся, серое покрывало облаков бесследно исчезло. Весёлое солнце беспечно лучилось и начинало клониться к закату. Волшебное время, когда день уже уходит, а вечер ещё не наступил.

Места тут были такие, что незнакомыми не назвать. Вот здесь мы шастали с Лёнькой. А неподалёку Жорыч собирал шишки для конкурса. Тут где-то должен быть пруд. И в самом деле, меж высоченных сосновых стволов, что-то призывно блеснуло. Пруд. И мостик над ним, выгнувшийся невысокой аркой, в тени которой прятались распластавшиеся по воде листья неведомых мне растений. На мосту кто-то стоял. От незнакомца я бы тихо слинял и отсиделся у лагерных ворот до того, как народ потянется на ужин. Я испугался бы любого.

Но не любую.

Нет, если бы там стояла взрослая тётка, я бы и её обошёл стороной. Или если бы на мостике, беспечно болтая ногами, сидела бы малышка-дошкольница. Неведомое дитя напугало бы меня даже сильнее взрослой женщины, ибо за сотни километров от города малютки по лесным дорогам в одиночестве не бродят.

Но на мостике стояла тонюсенькая девчонка одних со мной лет. Где-то чуть повыше меня. Закатное солнце пробивалось лучами сквозь лесную чащу и падало кровавыми бликами на застывшую гладь пруда. А мостик находился в тени. И он сам, и всё на нём было каким-то сизо-серым, как фрагмент древней киноленты. Но девчонка была цветной. Потёртые голубые джинсы. Белые кроссовки. Жёлтая футболка, на которой зигзагом пропечатали иностранную надпись. И городская одежда на ней почему-то казалась высшей степенью доверия, которое я мог оказать неведомой гостье здешних мест.

Но вместе с тем, она выглядела так, будто всё здесь было ей донельзя знакомым и родным. У меня даже в голове зазвучало школьно-забытое: "Ко мне, мой младенец; в дуброве моей узнаешь прекрасных моих дочерей. При месяце будут играть и летать, играя, летая, тебя усыплять". О вампирах я подумал уже потом.

Когда я вступил на мост, доски негодующе скрипнули. Девчонка очнулась и посмотрела на меня. Дивные синие глаза. Волосами цвета спелой пшеницы играли порывы несмелого ветерка.

– - Ты ведь тоже из лагеря?
– - спросила она, вглядываясь в меня и, одновременно, сквозь меня, словно рентгеновский аппарат.

– - Конечно!
– - немедленно согласился я.
– - Моё имя -- Дима. А тебя как зовут?

Она могла скривиться и выдать нечто вроде: "Меня не зовут. Я прихожу сама". Но она просто сказала:

– - Маша.

– - Но я не видел в лагере девчачьих корпусов, -- выпалил я.

А в памяти возник и никуда не исчезал пейзаж с заброшенным домом. Куда как бы нельзя. И куда меня ненавязчиво подталкивали. Может, она живёт в нём? Но что делать такой девчонке в покинутом корпусе?

Нет, определённо "One Way Ticket" к ней отношения не имел.

– - У нас разные лагеря, -- вдруг улыбнулась она, и красиво взмахнули пушистые ресницы над её колдовскими глазами цвета густого предгрозового неба.

– - Наверное, -- тупо сказал я.

И ждал, когда ресницы вспорхнут снова.

– - Тебя не станут ждать?
– - внезапно озаботилась она.

Я счастливо замотал головой. В обычном лагере за шастанье вне территории мне грозила бы грандиозная головомойка. Но "One Way Ticket" -- совсем другое дело. Если меня не увидят в палате, все просто подумают, что я исчез. Как и все остальные. Те, кто пропал до меня. Я даже не думал, что зловещая реальность могла таить в себе некоторые преимущества.

"Разве что Лёнька, -- подумалось мне.
– - Только бы он, если старшие вернулись, не попёрся меня разыскивать!"

– - А у вас там разрешается шастать после отбоя?
– - спросил я, прогоняя мысль о Лёньке.

– - Нам ещё рано спать, -- рассмеялась она.

Звонко. Заливисто. Волшебно. Словно пронеслась по лесу мелодия магических колокольчиков.

– - Хотя отбой не за горами, -- тут же посерьёзнела она.

А мне казалось, что отголоски её смеха весёлыми пташками эха расплескались по всей округе. Я ловил эти магические звуки и не придал значения её словам. Действительно, если солнце идёт к закату, значит, скоро отбой. Хотя перед ним ещё должен быть ужин. Интересно, их тоже кормят подгорелой кашей? Или в девчоночьем лагере положены всяческие деликатесы?

Но уточнять это почему-то казалось мне невежливым. Мостик окутало молчание.

– - А когда у вас там, в лагере, подъём?
– - спросил я.

Вопрос был тупым. Но мяться в молчании казалось ещё тупее.

– - Мы долго спим, -- рассмеялась она.
– - Мы просыпаемся лишь на молодую Луну. Если точнее, то в первую четверть лунного месяца.

Как-то оба мы вместе взглянули на Луну. Но в разные стороны. Я вперился в небо, где ночным светилом завис громадный каменный шар, несущийся в безвоздушном пространстве, отсюда казавшийся милым серебристым фонариком на фоне едва начинавшего темнеть неба. Маша опустила взгляд на зеркало воды, где отражалась та же Луна. Тот же фонарик. Только мягко покачивающийся на ряби озера.

Обе Луны, ещё недавно представавшие в виде тонкой скобочки месяца, теперь заметно поправились, но до сверкающего идеального шара ещё далековато. Луна скорее походила на букву "О", левая половина которой таинственно истончалась.

Озеро вело себя странно. Оно колыхалось. Невысокие волны перебегали от берега к берегу. Причём, в разных направлениях. Где-то булькало, и на поверхность вырывались громадные пузыри.

– - Водяной гневается, -- тихо пояснила Маша.

В моём представлении водяной чем-то напоминал грустное создание из мульта "Летучий корабль". Круглоглазый. Со странной улыбкой. Чем-то схожий с рыбой и с болотной корягой. Но бояться его не стоит. Такой сначала споёт, а потом подарит ящик инструментов. Или ещё что-нибудь волшебное.