Ван Вэй Тикет
Шрифт:
Я вспомнил, как давным-давно мы с отцом разгадывали детективные загадки на чёрно-белых картинках старых журналов. Там догадливый инспектор внимательно расспрашивал подозреваемых и всегда находил какую-то зацепку в услышанном или увиденном. Я никак не мог понять, в чём же там дело. И отец терпеливо разъяснял, как инспектору удаётся прищучить хитрецов. Я почти забыл эти загадки. Но одна сейчас вспомнилась. Ночное поле. Круглая Луна над мостом. Инспектор и его спутник идут по тропинке через поле. И этот кадр заливает, честно глядя в глаза инспектору: "Мне нетрудно было добраться до речки, ведь в полнолуние здесь всё так ярко освещено". Тут-то инспектор его цап за воротник!
– - Почему же не знаю, -- изобразил я вселенскую обиду.
– - Это цикличность. Полнолуние. Через две недели -- новолуние. Ещё через две -- снова полнолуние. И так до бесконечности.
– - Но календарных-то дней в месяце немного больше!
– - воскликнул Килька.
Тут и спорить нечего, поэтому я промолчал, ожидая продолжения.
– - Когда в один месяц выпадает два полнолуния, второе и называют "Голубая Луна", -- закончил Килька.
– - Надо же, -- только и сказал я.
– - Не доводилось слышать. А вот интересно было, если бы она и впрямь синевой окрасилась. Знакомый лунный диск, но не жёлтый и не серебряный. Луна голубого цвета казалась бы вселенской тайной.
– - Чёрная загадочней, -- поделился Килька.
– - Я бы хотел увидеть Чёрную Луну. Хотя побаивась, конечно же. Пока её нет, думаешь о ней, как о чём-то притягательном. Но если она появится, тогда всё... Не будешь знать, что с ней тогда делать. Висит в небе чёрный шар. Откуда появился? Зачем пришёл? Ничего непонятно.
Я вспомнил ужасный сон о багрово-красной планете. Видать, у каждого в черепушке витает своя Нибиру. Но не рассказывать же об этом Кильке.
– - Ракету туда пошлют, -- отреагировал я.
– - Американцы летали же на Луну.
– - На обычную. А то -- Чёрная.
– - И на Чёрную отправят, -- заверил я, будто являлся генеральным конструктором космических аппаратов.
Я не меньше Кильки напугался бы, объявись в небесах чёрный шар. Но сейчас понимал: кому-то надо бояться, кому-то успокаивать. А роль бояки Килька уже забрал себе.
Чем ближе мы подходили к заброшенному строению, тем Килька трясся сильнее. Неприятный нервный холодок заставлял пробегать мурашки и по моей коже. Сунься я сюда один, сейчас бы немедленно повернул обратно. Но висел грузом Килька, которому двигаться вперёд не хотелось ещё больше, чем мне. Это обязывало являть пример то ли безрассудства, то ли храбрости, то ли того и другого сразу.
Краска стен когда-то была зелёной, но её давно стёрли дожди, обнажив серые цементные разводы. Мы стояли возле угла, и я мучительно размышлял: обойти ли сначала домину кругом или сразу сунуться внутрь? Выбрал второе. Этот вариант предполагал, что поиски завершатся быстрее, а мне тут было уж очень неуютно.
Я первым поднялся по рассохшемуся крыльцу, доски которого протестующее скрипели. После нога ухнула чуток вниз: в коридоре дощатое покрытие ободрали до шершавого бетона. Пол покрывала древесная труха, спрессованные листья, высохшая трава, что смягчало звук наших шагов. Казалось, что дыхание было более гулким, чем поступь. Килька не отставал. Больше всего на свете он боялся остаться один. Захотелось свернуть налево, и я свернул. Шёл, пока в стену не упёрся. По левую руку решётчатая рамка с квадратами выбитых стёкол. По правую руку вход в первую палату. Остаётся перешагнуть порог. И я перешагнул. Ничего интересного в комнате не нашлось. Пусто, как в космосе. Лишь кровать с отломанной спинкой торчала у одной из стен сиротливым шалашиком.
Мы уселись на косую перекладину, с которой сползала проржавевшая сетка. Я повыше. Килька пониже.
Две нахохлившиеся птицы в холодный осенний день. Мёрзлое ощущение чего-то мёртвого заползало всё глубже. Нельзя давать ему одержать верх. Я попытался отогнать его разговорами о делах дальних, но тоже невесёлых.– - Тебе родители пишут?
– - спросил я.
Собственно, это меня ни капельки не интересовало. От своих после случая с молотком я не ждал писем. И сам им писать не собирался.
– - Нет, -- тихо сказал он, очень тихо, слово нехотя выскользнуло из-под сжавшихся губ.
– - А чего так?
– - задал я следующий вопрос. Просто так, чтобы не молчать в этой могильной тишине.
– - Их нету, -- голова Кильки развернулась ко мне, и сквозь линзы очков я увидел большущие глаза, наполненные безмерной грустью.
– - Их в прошлом году на машине расшибло. Утром ехали к тётке, а навстречу ди-джей какой-то с радио после пьянки гнал. Заснул за рулём. На встречку выехал. Лобовое столкновение. Сам в лепёшку, и мои погибли. Да везде писали. На памятник даже в Интернете собирали.
– - Родителям твоим?
– - удивился я неравнодушию людей.
– - Ему, -- снова едва слышно ответил Килька.
– - Родителей моих кто знает?
Мы помолчали.
– - Ты что, -- спросил я, проникаясь самым настоящим интересом, -- один теперь живёшь?
– - Не-а, -- мотнул головой Килька.
– - Одному нельзя. У тётки живу. Только худо. Из школы пришёл, по хозяйству шурши. И так до самой ночи. А сейчас каникулы, так с самого утра. У неё хозяйство большое. Кур держит. Свиней. Всех покорми. За всеми убери. Я в лагере этом первый раз за год отдохнул. Знаешь, какое счастье, когда можно ничего не делать!
– - Тебе, наверное, в детдоме лучше было бы.
– - В детдом нет, -- сказал Килька.
– - Тётка за меня денежку получает. И квартиру мою сдаёт. Продать хотела, но сказали -- не положено. Я вырасту, сам решать буду. Она неделю злилась, исходила желчью вся. А потом ничего, подобрела. Даже вон путёвку мне сюда оформила.
– - Тут тоже несладко, -- сказал я.
– - Посчитай, сколько наших уже поисчезало. И не факт, что к добрым пришельцам.
– - Не хочу считать, -- прошептал Килька.
– - Я сейчас часто думаю: вот закончится смена, и опять на тётку батрачить. Аж плохо становится. А потом представлю, что исчезну, как Гоха, и хочется к тётке. Страшно потому что. А иногда и представить не получается. Не укладывается в голове, как это: раз -- и меня нет!
Мы снова помолчали.
– - Хуже всего, что Линукса отобрали, -- разорвал тишину Колька.
– - Линукса?
– - слова казалось отдалённо знакомым.
– - Пса нашего так звали, -- и Килька улыбнулся, словно пёс встал перед его глазами вместо полуразваленного корпуса.
– - Батька мой программёром впахивал. У него на системнике операционка Линукс стояла. Очень он её уважал.
– - Что за порода пса?
– - спросил я.
– - Так, -- пожал плечами Килька.
– - Дворняга беспородная. Мы его на дороге подобрали. Его выкинул кто-то. Он в обочине сидел. Грязный такой весь. И грустный. Не шёл к нам. Не верил.
– - А сейчас он где?
– - не утерпел я.
Губы Кильки плотно сжались, потом нехотя разлепились.
– - В приют отдала. Это она так говорит. А я боюсь, усыпила. Или собачникам.
Он снова замолк.
– - Не говорит, где приют?
– - догадался я.
– - Не говорит, -- согласился Килька.
Он как-то сжался, словно в его голове не укладывалось, как можно пса, который бегает, хвостом виляет, жизни радуется, взять и собачникам отдать. Или усыпить, что ничем не лучше.
– - Ладно, -- вскочил я.
– - Харэ сидеть. Давай ещё поищем немного. Не может быть, чтобы в таком огроменном корпусе хоть что-то полезное не сыскалось.