Варламов

воположности строился не только внешний рисунок образа. Все

понятие Силы Ерофеича, вся его житейская мудрость на неви¬

данной замеси плутовства и ребячьей кротости, лукавства и дури,

коварства и простоты, но той самой простоты, что хуже всякого

воровства.

Г р о з н о в. Денег много, а не дам.

3 ы б к и н а. Денег-то?

Г р о з н о в. Жалко.

3 ы б к и н а. Денег-то?

Г р о з н о в. Нет, вас.

Зыбкина. Как же это?

Г р о з н о в. Я проценты очень большие беру.

Зыбкина. Скажите! Да на что вам: вы, кажется, человек одинокий?

Г р о з н о в. Привычка такая.

Вот так: привычка такая. Не жадность, не корыстолюбие,

а только привычка: так заведено, так положено. Варламов говорил

об этом, наивно улыбаясь, сожалея, что не может иначе, рад бы...

Но он — человек верный правилам, и не его вина, коль правила

плохи. И когда Грознов рассказывал о том, как «тиранил» любив¬

шую его молоденькую Мавру, грозился опозорить, — все та же

доверительная откровенность:

— И денег-то мне тычет... и перстни-то снимает с рук, отдает:

я все это беру.

Этак весело, со смешком да с похвальбой. И еще раз — гордо,

с достоинством:

— А я все беру.

И еще — с горечью и, пожалуй, стыдясь:

— А я все беру.

И — устало, уже безразлично:

— А я всё беру...

Варламов не преувеличивал темную силу в Грознове. Да нет,

он прозрачен что стеклышко. Весь на ладони, со всей своей не¬

замысловатой хитростью. Безоружен, возьми его голыми руками,

сам поддается.

— В шею бы мне тогда, а она всурьез... Так вот каков Грознов!

И говорил это, не хвалясь, не подбоченясь. Не то чтоб уж

таков Грознов, а жизнь такова. Не сплошай, ешь того, кто слабее

тебя. Это можно, это — в земных порядках.

Твердо и уверенно, как поучения из священного писания,

изрекал Варламов премудрости, усвоенные Грозновым в долгой

его жизни:

— Платить тяжело, занимать гораздо легче.

Возвращать долг купцу? Не надо.

— Купец от ваших денег не разбогатеет, а себя разорите.

— Руки по локоть отрубить надо, которые свое добро отдают.

Отсебятины, которые Варламов вставлял в роль, в том же духе:

— Сладким будешь — расклюют, кислым будешь — расплюют.

— Однй разводят костры, а другие греются у тех костров.

Вот и смекай, кому лучше-то.

— В чужом доме еда всегда вкусна.

Так образ лепился из смеси откровенной моралистики и со¬

кровенного бесстыдства.

По Варламову, все худое, что есть в Грознове, имеет только

один источник: искаженные, исковерканные представления

о жизни, о добре и зле, о правде и кривде. Все дурное в нем —

чужое, наносное. Однако оно, наносное, затвердело коростою. Это

становилось как-то очень зримо, картинно, когда Грознов снимал

мундир, чтоб вздремнуть. Под казенным унтерским мундиром

оказывалась пестрая стариковская лоскутная телогрейка, ка¬

кая-то жалкая, беспомощная,— знамение его неустроенной

жизни.

Говорят, в конце концов ничто так не похоже на хорошо

сделанную роль, как другая, так же хорошо сделанная. Так же?

Вот варламовский Осип в «Ревизоре»: тоже ведь человек корявой

души, порченный жизнью, уроками житейскими. Но разница

с Грозновым большая. Тот знает, что скверно, а что верно. И по¬

ступает худо и дурно намеренно, сознательно. А Грознов — по

неведению, по дури кромешной. Варламов как бы настаивал на

таком понимании и толковании этих двух образов.

В роли Грознова ему очень повезло со сценическими напар¬

ницами.

На первых порах Мавру Тарасовну играла та самая А. М. Чи-

тау, у которой Варламов начинал в Кронштадтском театре. Она

и теперь сильно помогала ему покорным тоном Мавры Тарасовны,

ее глазами, полными испуга и готовности угодить уже нисколько

не грозному Грознову. Безропотно признала его право куражиться

и тиранить.

А бедную вдову Зыбкину, которую Грознов учит уму-разуму,

бессмейно играла Варвара Васильевна Стрельская. Как и Давы¬

дов, была вечным другом и постоянной спутницей Варламова по

сценической жизни. Понимала его с полуслова, умела чутко под¬

держать необусловленные заранее, все сиюминутные его находки

и озарения.

В. В. Стрельская была одной из лучших актрис комедийного

репертуара Островского. Ее не называли самой лучшей только

потому, что такою для современников всегда была Ольга Оси¬

повна Садовская в Ма'лом театре, талант искристо яркий, сочный

и красочный и, по слову Островского,— несравненный.

Удивительная сыгранность Читау, Стрельской и Варламова

сделали Грознова таким, каким оставался он потом на сцене со¬

рок лет.

И если продолжить мысль В. Дорошевича о судебном разби¬

рательстве по делу отставного унтер-офицера семидесяти лет

Силы Ерофеича Грознова, то надо сказать, что присяжный пове¬

ренный К. А. Варламов добивался такого приговора зрителей:

«Виновен, но достоин снисхождения, ибо не ведает, что

творит».

Тем более что по ходу событий в пьесе Грознов, правда, не¬

чаянно, косвенно, но пособил устроить счастье любящих друг

друга молодых людей — Платона и Поликсены, сделал доброе дело.

Да и зрителей насмешил вдосталь. Смех этот, конечно, не был