Варламов
Шрифт:
— Само собой, сколько дней ни выйдет, до следующего жить
надо... Пойти соснуть до следующего-то...
— Ну, прощай, батюшка! Спи, господь с тобой.
Эти слова Параши (играла ее М. Г. Савина) звучали как от¬
ходные, надгробные: напутствием в небытие.
К тому и вел Варламов: умер Курослепов еще при жизни.
Мир праху его!
Шутейная речь Власа Дорошевича о варламовском ходатай¬
стве за подсудимых на сцене — вдруг обернулась в толковании
других критиков против
Пытаясь понять и объяснить своеобразие и самобытность ис¬
кусства Варламова, иные из критиков объявили, что главное в
нем — умиротворенность, всепрощение, отсутствие обличитель¬
ного пыла.
«Все его герои, каким бы автором они ни были написаны,
каким бы именем ни назывались, непременно добродушны и ко¬
мичны. С ними приятно, они не шевелят никогда ни негодова¬
ния, ни злобы, ни сильного сострадания. С ними легко... Все они
крещены в той же купели большого неиссякаемого добродушия»,—
писал Н. Е. Эфрос.
И А. А. Измайлов (уже после смерти Варламова):
«Ему можно было поставить в вину, что даже отрицательные
роли выходили у него, пожалуй, симпатичными».
Писали о том, что Варламов якобы «щадит черные силы тем¬
ного царства», обходится с ними милосердно, даже сочувственно,
не осуждает их как должно. И порицали его за это.
Но за то же самое хвалили другие критики. Конечно, с пра¬
вого крыла.
Тит Титыч Брусков, оказывается, «не хочет (!) утратить вко¬
нец человечности. И оттого г. Варламов тактично мягок, подчас
простодушен, а подчас мягко жалок и вызывает — пусть еще(!)
слабое — сочувствие у зрителей, которые готовы подумать: бог
ведь создал Брускова человеком!»
Так писал П. Росенев, за то вознося «наблюдательность, ум
и талант славного артиста», что он будто не прибегает к «сгу¬
щенным краскам» в изображении... самодуров.
И еще более решительно и определенно — сотрудник кадет¬
ской газеты «Речь» Н. Долгов:
«Через Варламова мы пришли от Островского-обличителя к
тому Островскому-поэту, который так пленяет нас теперь, когда
потускнели краски быта и умолкли старые споры...» Варламов-де
показал, что «в старом, по Добролюбову, «темном» царстве лю¬
дей крепкого уклада (!) таились великие очарования любви и
привета. Я смело могу сказать, что это новаторство было истин¬
но нужным делом, было согрето правдой той высшей (!) незло¬
бивости, при которой меркнет борьба взглядов».
Эк, куда метнул!
Вроде бы хитрая заковыка, а на поверку — прозрачная своим
потайным умыслом. Нужны эти сомнительные похвалы по адре¬
су несомненно большого артиста только с одной целью: взять его
в союзники себе в приглаживании остроты и умалении
обличи¬тельной силы искусства, застить ласковым словом нелицеприят¬
ную правду сценических образов.
Как относился Варламов к критикам и того и этого стана?
Была у него присказка, им самим же сочиненная. Ее и по¬
вторял при таких случаях:
— Одни пишут, что дважды два выходит у меня — три! Дру¬
гие,— что дважды два — выходит пять... А я-то знаю: истина
лежит где-то посредине.
А истина состояла в том, что Варламов по самой природе и
сути своего дарования неотступно нащупывал, улавливал, схва¬
тывал в каждом образе присутствие человека. Все рав¬
но — будь то звероподобный Тит Титыч, бесовской души Варра-
вин, кажущийся бездушным Большов, ничтожно малый Грознов
или живой мертвец Курослепов. Все равно— люди! Он мог иг¬
рать только людей. Пусть иные из них — «исчадия ада», но лю¬
ди. Не мог, не умел изображать на сцене отвлеченное понятие
зла, умозрительное коварство без плоти и примет человеческих.
Его самодур окажется несчастным отцом, злодей — веселым озор¬
ником. Поэтому и образы, например, купцов Островского были
у Варламова (как и у автора) не однослойны, не односложны,
а по-людски разногранны, многозначны, несводимы к одной пред¬
взятой черте.
— Мне говорят, не смей улыбаться в роли Варравина. А по¬
чему? Разве ж не человек он? Разве нижними моргает ресни¬
цами?
Частное, кажется, замечание, а принять надо его как глубо¬
ко осознанное, программное. И согласиться, что от обязательного
для человека моргания верхними ресницами до всепрощения по¬
роков и скверны — ох как далеко! И что в одном человеке ужи¬
ваются свойства всякого рода. Понять — вовсе не значит про¬
стить; понять нужно и для того, чтобы осудить.
Просто, не мудрено, своими словами говорил о том, что дру¬
гой выразил бы точнее: диалектика души, нерасторжимое един¬
ство противоположностей... Грешно приписывать подобные опре¬
деления Варламову. Словарь не тот!
Разве ж не человек он? Разве нижними моргает ресницами?
Достаточно ясно.
Всегда придавал особое значение первому выходу действую¬
щего лица на сцену.
Если что и было прочно закреплено, окончательно отделано
в ролях, так это — первый выход, как вступление, запев; даль¬
ше песня пойдет в лад, был бы верен ключ, он и выведет. Разу¬
меется, не закон для всех актеров во всех ролях. Это — варла-
мовское, им самим испытанное и для себя узаконенное.
Вот Юсов из «Доходного места». Все донельзя отчетливо вы¬
ражено в первой же почти бессловесной сценке.