Варламов
Шрифт:
нет места Варламову, такому человечному, такому «материаль¬
ному», полному неистребимого жизнелюбия. Как было ему понять
загадочных пришельцев ниоткуда, духов мрака, оракулов без¬
надежности, бестелесных умников из преисподней, что явились
к нам источать слезы по пропащей судьбе человечества и гибнуть
непонятыми никем? Нет, Варламов не вписывался в эту чахлую,
незаправдашиюю картину жизни.
Театральная братия разнесла по свету едкие варламовские
словечки:
—
— Хныкальных ролей не понимаю.
— Я слишком большой гвоздь, чтобы вешать на мне исподнее.
— Некто без имени-отчества и прочих подробностей, — кто
он такой?
— Сказать бы такому автору: свое сумасшествие держи при
себе!
— Опять из жизни идей, а надо бы из жизни людей!
Затея чересчур лихая и, может статься, пагубная.
Так отнеслась часть актеров и любителей театра к приглаше¬
нию Мейерхольда в Александринку в качестве режиссера.
Что они знали о Мейерхольде?
— Чужак! Выходец из Московского Художественного... Дру¬
гой веры в искусстве.
И газеты торопились сообщить, что он — «человек- неужив¬
чивый, один из первых актеров Художественного, — одним из
первых ушел оттуда». И что, «несколько сезонов проработав в
провинции, ничего не добился. Не поладил даже с Комиссаржев-
ской, чуть не довел ее театр до полного краха своими выкрута¬
сами и причудами».
Савина возмущалась:
— Что ему делать в нашем театре? Того и гляди — балага¬
нить примется... Не ко двору!
Так и пишет директор театра В. А. Теляковский в своих
«Воспоминаниях», что приглашение Мейерхольда вызвало «не¬
который переполох... Не на шутку некоторые из артистов, пуб¬
лики и прессы стали опасаться за устои Александрийского те¬
атра».
А другие — торжествовали: положит конец косности, серости,
будничной лямке театральной обыденщины. Силой своей увле¬
ченности, острой и броской формой, стремлением к праздничной
зрелищности, дерзостью помыслов хоть взбаламутит застойный
омут казенной сцены!
На собрании труппы Мейерхольд сделал доклад о своих на¬
мерениях и планах. Говорил уверенно, воодушевленно, горячо и
пылко. О затхлой театральной рутине говорил, о репертуарной
нескладице, о необходимости порвать с ветхой стариной постано¬
вочных приемов и ремесленной актерской игрой.
Раздраженно слушая эти немилые речи, Мария Гавриловна
Савина морщилась и показательно вздыхала. А сидевший рядом
с ней Владимир Николаевич Давыдов сказал шепотом, но так,
чтобы дошло до всех:
— Что ты, Машенька, тревожишься? Видишь, молодой чело¬
век не в себе!
Мейерхольд запнулся на миг и снова продолжал свое.
— Какая-то паутина, какой-то туман заволакивают светлую
деятельность
театра, его назначение...А когда заговорил о новом театропонимании (его слово!),
о поисках новых путей и дорог в искусстве, раздался голос Вар¬
ламова с места:
— Какие еще пути-дороги? Из дома в театр, из театра в ка¬
бак. Вот и все мои пути-дороги!
Насчет кабака, конечно, красного словца ради. Не ходок был
по кабакам.
Доклад Мейерхольда, пожалуй, немало удивил, но мало кого
убедил. Не имел успеха и первый его спектакль в Александрий¬
ском театре — «У царских врат» Кнута Гамсуна. Иначе пошло
дело, когда он начал репетировать драму немецкого автора Э. Хард-
та — «Шут Тантрис». Тут уж всем стало ясно, как одержим
этот человек театром, как безгранично его творческое воображе¬
ние, как умел и изобретателен. Не только объясняет, что играть,
но и показывает. И как показывает! Не всякому дано... Такого
режиссера Александринка еще не знала.
Незадолго перед этим прогремела в постановке Мейерхольда
опера «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера в Мариинском
театре. А «Шут Тантрис» — драматическая версия того же древ¬
некельтского сказания о запретной любви Изольды, жены корну-
эльского короля, к племяннику его, рыцарю Тристану.
По признанию самого автора, написана была пьеса под впе¬
чатлением великолепных скульптурных фигур средневекового
готического собора в старинном немецком городе Наумбурге.
И Мейерхольд поставил себе целью оживить в спектакле непод¬
вижное искусство ваяния. Строил его на групповых скульптур¬
ных мизансценах, стилизуя под старину. И это было в новинку
для Александрийского театра, для его зрителей. Чем-то неожи¬
данным, непривычным.
О спектакле «Шут Тантрис» (первое его представление со¬
стоялось 9 марта 1910 г.) много говорили, много писали. О высо¬
кой постановочной культуре: «Все продумано, во всем чувствуется
изящная мысль и художественный такт». О воссоздании и убе¬
дительной передаче духа времени: «Воскресла подлинная строгая
легенда средневековья». О народных сценах, таких живых и дей¬
ственных, что «кажется, не статисты заняты в них, а одни актеры
первого класса».
Редко кто заметил художественную незначительность самой
пьесы, вычурность и холодок стилизаторской постановки, нарочи¬
тую условность, навязанную заданность актерских поз и движе¬
ний, Не сговорясь, дружно увлеклись зрелищным праздником,
внешней красивостью спектакля, большой удачей всеми любимого
артиста Н. Н. Ходотова в роли шута Тантриса.
Очень важным сочли и другое: как писала Л. Я. Гуревич,