Вечное

Эмедио тоже сидел за столом и молча плакал. Элизабетта по-прежнему рыдала в ванной комнате.

Мать присела рядом, коснулась его руки.

— Пей кофе, Марко.

— Не хочу, спасибо.

— Ты сделал все, что мог. Не вини себя. Сандро бы точно не стал тебя укорять. Он тебя любил.

Эмедио, такой же опустошенный, кивнул:

— Мне очень жаль, брат.

Марко пригубил кофе, но тот не в силах был смыть угольную пыль во рту — это раздражало и постоянно отвлекало. Горе, вина и ярость слились в комок, который застрял в глотке. Марко посмотрел на брата, сидевшего на противоположном конце стола.

— Как мило, Эмедио. А ты будешь молиться? Молиться за Сандро.

Тот недоуменно моргнул:

— Ну конечно.

— И что это дало? Чем помогли твои молитвы Сандро? Чем они помогли Массимо и другим евреям? Или папе, или Джемме?

— Марко, ты расстроен…

— Да, расстроен. Почему никто ничего не делает? Если бы все не сидели сложа руки, Сандро был бы жив. Папа и Джемма тоже. Массимо был бы с нами. Это безумие! Почему никто их не остановит? — Марко, кипя от гнева, вскочил. — Не надо молиться, брат! Не сочувствуй мне! Папа сражался за то, во что верил! И я тоже! Я бы убил всех немцев до единого голыми руками! Сандро погиб, потому что никто ничего не сделал!

— Нет, — успокаивающе сказал Эмедио. — Тебе нужно отыскать любовь и Бога…

— Не будь таким наивным! — взорвался Марко. — В мире не осталось никакой любви, только ненависть! Где был Бог, когда пуля пронзила сердце Сандро? Почему Бог не забрал меня? Я молил Его об этом!

— Не говори так, Марко! — ахнула мать.

— Послушай, брат. — Потрясенный Эмедио посмотрел на него. — Сандро сделал выбор — он решил спасти тебя. Бог был там, прямо в нем. Сандро дарил любовь, а не ненависть. Не предавай его сейчас. Не отвечай ненавистью на его любовь.

Слова Эмедио ошеломили Марко. Он замолчал. И устыдился, что кричит на мать и брата в поминальный вечер отца. Их лица, искаженные страданием, говорили ему, что он неправ.

Марко снова опустился на стул. Он был растерян, опустошен, раздавлен.

Он опустил голову на руки. Взгляд уткнулся в пятно, темнеющее на половицах. Это была кровь отца.

Позади открылась дверь ванной, оттуда вышла Элизабетта в свежем платье, она была совершенно разбита.

— Я хочу домой, — тихо сказала она.

Глава сто тридцать шестая

Элизабетта, 19 октября 1943

Элизабетта, окаменевшая от горя, поднялась по лестнице в свою спальню. Марко проводил ее домой, но они не обменялись ни словом. Они вдвоем оказались в аду, но каким-то образом тот был у каждого свой.

Она добралась до спальни, отперла дверь и закрыла за собой. В комнате сгустилась темнота, только в окно проникал луч луны, настолько слабый, что казался призрачным.

Замяукали Ньокки и Рико — отчасти приветствуя хозяйку, отчасти упрекая. Рико остался сидеть у подножия кровати — темной тенью, словно уголь в том поезде.

Ньокки Элизабетта видела хорошо, ее белый мех переливался в лунном свете.

Элизабетте хотелось заплакать, но слез не осталось. Только пустота и разрывающая грудь боль, словно ей тоже прострелили сердце. Поступок Сандро, который нырнул прямо под пулю, ее потряс — а между тем он был ожидаем. Таким уж был Сандро, как всякий мужчина. И Марко тоже. Каждый из них отдал бы жизнь за другого и за нее, вот почему Сандро так поступил.

Она начала расстегивать платье, подошла к своему креслу и заметила на столе раскрытый блокнот. Странное дело… Элизабетта включила свет и увидела записку, там говорилось:

Элизабетта,

У нас была одна ночь, но мне нужна вечность.

Я буду любить тебя всегда.

Твой Сандро

У нее перехватило дыхание. Слезы снова навернулись на глаза. Она провела пальцами по строчкам, чтобы почувствовать отпечатавшиеся на бумаге буквы. Взяла блокнот и прижала к груди. Элизабетта знала, что тоже будет любить Сандро всегда. Любовь не пройдет оттого, что его не стало.

Она вдруг поняла, что идет к черному ходу. Поднялась по пожарной лестнице в сад, пересекла его и опустилась в свой шезлонг с блокнотом, по-прежнему прижатым к груди. Закрыла глаза, полные слез, и вдруг услышала в небе над головой шелест хлопающих крыльев.

Она посмотрела наверх и увидела, что под луной летают сотни скворцов, их силуэты поворачивались, кувыркались, объединяясь в немыслимые изящные фигуры. Она знала, что это называется мурмурация — природный феномен, обычное для этого времени года явление, и все равно это было удивительно. Их прилет в эту душераздирающую ночь был похож на знак от Сандро, такой же верный, как записка, которую она прижимала к груди.

Она наблюдала, как скворцы, летая по небу, образуют вытянутые параболы и эллипсы — математические фигуры, которые он так любил. И тогда Элизабетта поняла: Сандро по-прежнему с ней и всегда будет с ней, даже если он наверху, а она — внизу, он — в небесах, а она — на земле, среди растений, цветов и животных.

Вместе они — это земля и небо, весь мир.

И этот мир полон любви и потерь.

Глава сто тридцать седьмая

Марко, 19 октября 1943

Марко с матерью и Эмедио стояли в проходе открытой усыпальницы, где находилась гробница его отца. Шли похороны. На них явились почти две сотни скорбящих, места внутри на всех не хватило, и многим пришлось выйти на солнце. От полуденной влажности и жара людских тел аромат венков, что выстроились вдоль стен, стал еще удушливее. От него у Марко чуть голова не пошла кругом. Всю прошлую ночь он не сомкнул глаз; хоть он и был совершенно измотан морально, уснуть не представлялось возможным.

Отца хоронили в одной из серых мраморных гробниц, что размещались внутри усыпальницы по обе стороны прохода, уложенные в пять ярусов. Каждая занимала квадратный метр, а глубина составляла три метра. Впереди крепилась бронзовая табличка с выгравированным именем покойного и датами жизни, которые Марко не сумел прочитать. Мемориальная доска его отца была еще не готова, поэтому Нино прикрепил туда лист бумаги с именем покойного. Марко все не мог отделаться от ощущения, что отец заслуживает гораздо большего. Склеп напомнил ему картотеку в Палаццо Венеция.

Рядом с Марко, опершись на Эмедио, стояла мать, которая проплакала всю заупокойную мессу. Марко почти не слушал проповеди, хотя в нужный момент преклонял колени и говорил вместе со всеми, когда требовалось, а затем нес покров с гроба отца и принимал соболезнования от скорбящих. Среди них были партизаны, ветераны Великой войны, старые друзья отца по велоспорту, соседи, завсегдатаи бара, торговцы, персонал больницы, бывшие фашисты и tifosi.

Последние, называя отца его полным именем — Джузеппе Террицци, произносили о нем памятные речи, показывали фото и рассказывали о рекордах Беппе.