Вечное
Шрифт:
Беппе поднял бровь:
— Ты делишься своими поставщиками с конкурентами?
Нонна недоуменно моргнула:
— Мы друг другу не конкуренты. Мы переживаем взлеты и падения вместе. Надеюсь, на следующее собрание и ты принесешь нам список своих поставщиков.
Беппе с невозмутимым видом кивнул.
— Итак, есть ли у вас какие-то новые идеи? — Нонна оглядела собравшихся.
— Я кое-что придумала, — сказала Гайя, юная темноволосая женщина, которая держала на коленях малыша. — Вот кое-какие объявления… Сдается мне, они привлекут к нам клиентов.
— Великолепно, — улыбнулась Нонна, а остальные закивали.
— Я напечатала для всех. Мой дядя работает в типографии, он сделал их бесплатно.
Элизабетта перестала печатать.
Нонна кашлянула.
— Я никогда не повешу такое объявление на окно. Это оскорбительно. У нас в Трастевере много евреев.
Гайя нахмурилась:
— При всем уважении, я все же ее у себя повешу. Кто-нибудь хочет взять листовку бесплатно?
Леандра подняла руку.
— Мне дай, пожалуйста. Семья для меня важнее.
Изабелла тоже подняла руку.
— Мне троих детей нужно кормить. Сейчас не до щепетильности.
Джианна кивнула:
— Я возьму два объявления, одно для себя, второе для соседки. У нее магазин платьев.
Нонна подалась вперед, положив на стол искореженные артритом руки.
— Дамы, подумайте хорошенько. В Трастевере живут художники, музыканты, писатели — это настоящее прибежище людей искусства. После выхода расовых законов евреям пришлось туго. Им запрещено работать на радио, в театре, трудиться музыкантами или выполнять частные заказы. Нельзя пользоваться учебниками, которые написали авторы-евреи, картами, которые начертили евреи. А ведь они наши соседи, наши друзья.
— Верно, — кивнула Элизабетта.
— Конечно, ты с ней согласна, ты же у нее работаешь, — усмехнулась Гайя, баюкая малыша. — Не мы писали эти законы. Нам нужно работать.
Нонна, не скрывая досады, поджала губы.
— Когда я основала этот союз, я хотела спасти Трастевере, а не только наши рестораны.
— Если мы выживем — выживет и Трастевере, — огрызнулась Гайя.
— Нет, — нахмурилась Нонна. — Стоит смотреть дальше своей тарелки. Община состоит из людей, всех людей.
Гайя пригладила волосы своей малышки.
— Джузеппина, все знают, что у тебя в этом районе много домов. У тебя всегда будет крыша над головой. У меня дела обстоят иначе.
Женщины за столом закивали в знак поддержки.
— Se posso… [99] — начал было Беппе, но все женщины посмотрели на него, поскольку он был известен как видный фашист. — Мне листовка не нужна.
В итоге все хозяйки ресторанов разобрали листовки. Единственными, кто остался в стороне, были Нонна и Беппе, которые обычно друг с другом не соглашались.
99
Если я могу (итал.).
Только к концу дня у Элизабетты появилась возможность подбить итоги собрания. Она сидела за «Оливетти», но не могла перестать думать о Беппе Террицци. Элизабетте казалось, он все еще рядом, призраком сидит во главе стола и выглядит живее живого, ведь его жизнь тесно переплелась с ее собственной. Она размышляла, долго ли продолжался его роман с ее матерью, занял ли он какую-то часть ее детства. С чего все началось и чем закончилось. Вряд ли она когда-нибудь узнает.
В зал вошла Нонна с сумочкой в руках и бумажным пакетом, от которого распространялся рыбный запах.
— Ты не закончила?
Пора домой.— Пока нет.
— Долго еще? — Нонна заглянула на отпечатанную страницу. — Да ты и не начинала. Чем ты тут занималась?
— Я отвлекалась. Задумалась о собрании.
— О тех мерзких листовках? — Нонна уселась на стул, поставив поклажу. — Слабых полно, сильных — не хватает.
Элизабетта и раньше много раз слышала, как она это говорила.
— Антисемиты существовали всегда — как блохи. И те и другие мелкие и безмозглые. В жизни у них нет другой цели, кроме как мучить тех, кто лучше них. Молюсь, чтобы однажды мы от них избавились, а до той поры нам остается лишь смотреть в оба, чтобы они к нам не лезли.
— Странно, что Беппе пришел на собрание.
— О да, — хитро усмехнулась Нонна. — Бедняге пришлось со мной согласиться, его это едва не прикончило.
— Он согласился, потому что дружит с Массимо Симоне, отцом Сандро.
— Нет — потому что я права, — фыркнула Нонна. — Красавчик Беппе Террицци. Ты видела наших дам? Только те, кто кормил грудью, не захлебнулись слюнями.
Элизабетта хихикнула:
— Так кто тебя опять отвлек? Снова Марко? Или Сандро? Когда ты про них забудешь? Думаешь, я не слышу, как ты плачешь ночами, будто младенец? Хны-ы-ы… — передразнила ее Нонна.
Элизабетта опешила:
— Не очень-то дружелюбно с вашей стороны.
— Мы с тобой вообще знакомы? — Нонна приподняла седую бровь. — Тебе не кажется, что пора двигаться дальше?
— Я не готова снова с кем-то встречаться.
— Разве я имела в виду мужчин? Почему дело всегда в них? А ведь я тебе говорила: береги свою независимость!
— Нонна, я и так независима. Куда уж больше. Живу как монашка.
— Девственность и независимость — не одно и то же. Секс, любовь, романтика, мужчины — вот чем забита твоя голова. А как насчет того, что у тебя прям под носом? — Нонна ткнула в «Оливетти». — Помнишь, когда-то ты хотела стать писательницей? А как я познакомила тебя с Гуалески? А как Марко, Сандро или кто там еще подарил тебе блокнот? Сколько еще тебя подталкивать к этому, Элизабетта? Сколько еще другие будут воплощать твои мечты? Что нужно сделать, чтобы ты стала той женщиной, которой тебя задумал Господь?
Элизабетту пронзила боль, ведь Нонна была права.
— Чего ты ждешь? Когда ты решишь смотреть в будущее? Время всегда неподходящее! — Нонна постучала по пишущей машинке кривым ногтем. — Будь ты еврейкой, тебе бы запретили писать. Ты отказываешься от права, которого лишены другие, без всякой причины. Из-за каких-то блох!
Элизабетте стало стыдно. Это была правда.
— Но я не знаю, смогу ли я писать и о чем мне писать.
— Ты живешь в удивительные времена. Пиши о них на этой пишущей машинке, произведенной семьей Оливетти, которая ненавидит фашизм. Если не начнешь писать сейчас, ты мне не дочь.
Дочь? Нонна, должно быть, оговорилась, но Элизабетте не хотелось ее поправлять.
Нонна поднялась со стула.
— Идем домой. Кошки ждут, а пишущая машинка у тебя не просто так портативная.
Глава шестьдесят вторая
Сандро и Роза шагали по Виа-дель-Портико-д’Оттавия, над головами их серело небо. Они отправились купить хлеб у своего связного на черном рынке, и, чтобы провернуть дело, требовалось присутствие обоих. Сандро покупал хлеб, а Роза следила за обстановкой, поскольку евреев, пойманных на черном рынке, штрафовали, а если им нечем было заплатить, то арестовывали. Покупать они могли только на черном рынке, ведь еды и других предметов первой необходимости не хватало, особенно в гетто, где многие магазины закрылись.