Ведьмак. Перекресток воронов
Шрифт:
Впрочем, мог бы и промахнуться. Потому что Элена Фиахра де Мерсо ничуть не смутилась.
— Я не привыкла, – посмотрела она ему в глаза поверх пламени свечи, – раскрывать все карты на первом свидании. А теперь иди отсюда. Выступаем на рассвете, нужно выспаться.
Глава одиннадцатая
Существуют, дорогой маркграф, в этом мире явления необратимые. Такие, которые обращаются лишь в одну сторону и, обратившись, не могут вернуться в прежнее состояние. Например: нельзя из ухи сделать аквариум. Или, если говорить проще и понятнее для тебя, причём из более близкой тебе области:
Отрывок из письма чародея Артамона из Асгута, декана Академии Магии в Бан Арде, к Луитпольду Линденброгу, маркграфу Верхней Мархии.
Глава одиннадцатая
За замком Брунанбург раскинулась неглубокая котловина, похожая на впадину между холмами. На одном из них, крутом и обрывистом, возвышался сам замок. На другом, более низком холме, величественно высились руины древнего строения. Геральт догадывался, что когда-то это был храм, а ещё раньше – какое-то эльфийское сооружение, которое сначала разрушили, а потом перестроили в храм. Впрочем, и храм со временем превратился в руины.
Котловину, помимо корявых ив, окружали заросли кустарника, настоящие дебри. Середину же занимал подлинный лес надгробных камней, валунов разного размера и формы. Сразу бросалось в глаза деление кладбища на древнюю часть, помнящую эльфийские времена, и более новую, человеческую. В эльфийской части преобладали основательно тронутые временем и поросшие мхом приземистые дольмены. Новую, человеческую, украшали современные надгробия – стройные колонны, колонки и стелы.
Была полная луна. В её свете кладбище выглядело завораживающе и волшебно.
Геральт знал, что делать – его проинструктировали, где искать нужную могилу. Впрочем, он нашёл бы её и без указаний – та сильно выделялась. Вместо стелы там была лишь плита из светлого мрамора. Совершенно гладкая, без единого знака или эпитафии.
Безошибочным указателем служили и разбросанные вокруг черепа с костями. Некоторых жертв стрыга притаскивала поближе к своему склепу, чтобы здесь пировать.
Он знал, что предстоит сделать – хорошо помнил уроки из Каэр Морхена.
Все теории расколдовывания упырей из группы ночниц – а теорий было несколько – сходились в одном: превращающее в стрыгу заклятие спадёт, если мертвячку застать вне склепа на третьих петухах, то есть при третьем петушином крике. Разумеется, дело было не в самом петухе и не в его крике, а в астрономическом времени и положении Солнца под горизонтом. Об астрономическом времени мало кто слышал, а положение Солнца под горизонтом никто, кроме астрономов, измерить не умел. Время поэтому определяли петухи, которые кричали трижды между полуночью и рассветом. Первый крик, или первые петухи, раздавался сразу после полуночи. Вторые петухи возвещали близкий рассвет – момент, когда над горизонтом появлялось зарево. Третьи петухи оглашали окрестности на рассвете, когда утренняя заря стирала с небосвода самые тусклые звёзды.
Стояла середина октября, и далёкий колокол с первыми петухами, возвестившими полночь, отзвучали около часа назад. До рассвета оставалось примерно четыре часа. Может, чуть больше. Может, меньше.
Он присел на могилу у начала тропинки, ведущей к посёлку горняков. Достал из сумки шкатулку, нажал на защёлку, провёл пальцем по крышечкам флаконов. Иволга, Чёрная Чайка, Чибис, Трясогузка, Дрозд, Цапля, Козодой и Снегирь.
Сегодня, подумал
он, вынимая флакон из отделения, без Козодоя не обойтись.***
Все четыре стены покоев украшали охотничьи трофеи. И не какие-нибудь заурядные. Оленьи рога, среди которых самыми скромными были, пожалуй, двадцатичетырёхконечные. Клыки и головы секачей весом в шестьсот фунтов. Шкуры огромных росомах. Рога муфлонов невероятных размеров, закрученные словно улитки.
Почётное место – над камином, у которого грел ноги Луитпольд Линденброг, маркграф Верхней Мархии – занимали рога гигантского лося с размахом лопат не меньше восьмидесяти дюймов.
Маркграф молча разглядывал Геральта, покручивая в руках большой серебряный кубок, украшенный чем-то похожим на фрагменты костей. Выглядел он как ухоженный мужчина лет пятидесяти. Или как сорокалетний, который никогда в жизни о себе не заботился. Синеватый нос и внушительное брюхо выдавали пристрастие к выпивке и застольным удовольствиям.
Несмотря на эти скорее эпикурейские черты, маркграф выглядел сурово и грозно. Возможно, из-за лба, изрезанного морщинами и удлинённого ранней, но уже заметной лысиной. Возможно, из-за бровей, кустистых и взъерошенных, похожих на пару косматых грызунов. А может, из-за глаз с недобрым выражением.
На Геральта исходящая от маркграфа грозная суровость впечатления не произвела. Видимо, сказывалось юношеское отсутствие воображения.
В углу покоев, под большим чучелом орла, стоял ткацкий станок, за которым сидели две женщины, точнее, женщина и девочка. Девочке было лет двенадцать, и выглядела она соответственно возрасту. Красивая, если бы не следы оспы. У женщины были длинные прямые волосы, большие глаза и тонкие губы. Выглядела она неважно. Может, из-за пугающей бледности лица и белизны хрупких рук. Может, из-за чего-то ещё, чего Геральт не мог определить.
Обе – женщина и девочка – работали за станком. Почти механическими движениями управляя устройством, переплетали уток и нити основы – женщина челноком, девочка бёрдом. То, что получалось в результате их работы, напоминало занавеску. Или сеть. Расположение нитей было странным – узор походил на рыбью чешую. Или на пластины карацены.
Фрагменты костей на кубке маркграфа, как заметил Геральт, включали зубы и глазницы.
— Ведьмак, — нарушил тяжёлое молчание Луитпольд Линденброг, поднимая кубок. — Знаешь ли ты, что это такое?
Геральт знал, но промолчал.
— Этот кубок, — продолжил маркграф, — изготовлен из черепа ведьмака. Предводителя всех ведьмаков. Это трофей памятной битвы при Каэр Морхене, случившейся в сто девяносто четвёртом году. В память о той битве части черепа убитого тогда ведьмака были вправлены в этот кубок. Мой родитель, бывший маркграф Верхней Мархии, получил его в подарок от одного из участников той победоносной битвы.
Геральт не имел ни малейшего желания выводить маркграфа из заблуждения. Трофей был очевидной подделкой. Знал ли об этом маркграф или же его обманули – не имело особого значения.
— Почему я тебе это говорю и почему сейчас пью из кубка в твоём присутствии? — продолжал маркграф. — Я делаю это, чтобы ты осознал: я, как и мой родитель, ведьмаков не жалую. Мутацию, которой вы обязаны своим существованием, считаю противной природе и не заслуживающей права на существование. Даже если мы смело предположим, что вы творите столько же добра, сколько и зла, если допустим, что ваши добрые дела уравновешивают ваши выходки и преступления, то в результате выходит ноль. Ноль. То есть ничего. Этот нулевой результат означает, что, говоря коротко, вы миру совершенно не нужны.