Великие императоры времени

– Говори дальше, - сам Бог отвечает, сверху все ж надавливая немного, чтоб душа та вновь к нам не кинулась, - пока верно говорил. Только в одном соврал. Повторись в чем, иначе сильнее прижму.

– Да, только в том и соврал, что в браке, как таковом не состоял, а жена моя мною же убита или отравлена была сразу же после венчания моего императорского. Стал Рим тогда немного перерождаться. В том Цицерон, да и

другие постарались. Хотели узы семейные лучше закрепить. Вот я и ускользнул от них, желая иметь под рукою больше праздного всякого, чем только жену одну. Второй такой девой стала царица другая. Клеопатрой звалась.

Во время мое ей только восемнадцать и было.То я ее наградил титулом тем большим и озолотил ее за искусство любви большое.

Позже она удалилась из земель моих. Так я повелел. Хотел опору в ней иметь позади себя.

Но враги меня опередили, и смерть ранее уготовили.

Такова вот жизнь моя простая и малозаметная. Не знаю, чего это Бог так содержит меня здесь и на землю не возвращает.

– А содержу так за великую ложь твою и умение захватить ею сердца многих, - Бог той душе страдной отвечает, - еще сохраняю тут до времени одного, для меня самого приглядного. Сам вскоре узнаешь, зачем то все творю и почему душу в свет не выпускаю.

– Так и не сказал он нам жил когда, - у Бога мы свое спрашиваем.

– Погодите немного, - Бог нам говорит, - пойду схожу вторую часть его приведу. Тогда, и узнаете.

– Как?
– удивляемся мы.
– Неужто, душа его разделена надвое?

– Да. То так сделано с умыслом. Чтоб силы поменьше было той лживой, и не могла она до вас добраться.

Уходит Бог, душу ту отводя, а иную, почти мгновенно приводя. Эта часть ее поменьше светит, но цепями также увенчана.

– Опасна она, - Бог поясняет, - потому, и эту часть сохраняю так.

– Чем же?
– мы спрашиваем из любопытства.

– А вот чем, - Бог душу ту пускает и в один миг она к кому-то из нас бросается, слезу выбивая изнутри и в чреве особо сдавливая. Спустя время маленькое начинает душа та воспроизводить речи свои бесчисленные, особым слогом то преподнося.

Бог вновь душу ту изымает, и человек освобождается.

– Фу-у, - с облегчением он говорит, а на лбу пот ручьем уже стекает.

– Вот, - говорит Бог, - чем она опасна. Не успеет войти, как сразу из человека какого-то чревовещателя сотворяет. Хочется ей и надальше ложь ту нести и в своем деле преуспевать. Ну да, ладно. Давайте, спрашивайте, о чем

хотите. Пока я держу ее подле себя, будет она обо всем рассказывать.

– Когда жил ты?
– спрашиваем мы у души той и на всякий случай подальше отодвигаемся.

– Жил я во времена нифемидов и финидов, -отвечает та душа, - это время моего зарождения и кончины.

– К какому числу то относится? По времени как обстоит?

– Не знаю точно. При мне календарь был отменен, а новый с году первого и приходился. Лет двенадцать я после того и проправил.

– Что же со временем старым стало?

– А кто считал то время?
– душа та безбоязненно отвечает, - никому до него дела не было. Если и стоят где даты какие, то они не ко времени, а просто к числу относятся. Это так еще издавна помечать род какой начали. По числу людскому все то ставилось. Правда, дальше числа все те были заменены. Вместо них стали другие возноситься. Кто как усмотрит, то такую циферь и поставит. Я же дальше того пошел. Стал кресты или линии скрещенные ставить. Это для того, чтоб мой труд в веках остался. До меня того не делали. Этому отец мой меня обучил. Стал я же месяц, день какой по-своему обозначать. Названия от моих слов произошли. За то люди меня любили. Нравилась им выдумка какая моя. Порою, даже себя лично ею величали и назывались посмертно, а то и при жизни.

– Как звался еще при жизни ты сам?
– опять спрашиваем мы у души.

– Звался по-разному. Люди придумывали свои имена. И Сименионом побывал, и Плутархом, и Асмидием. Звался императором Гаем. Юлий то от меня самого пошло. Цезарь - сам царь обозначает. Еще Викторианом звали меня и божеством величали Паном. Любил я зелье земное и всякую хмель возводил на ней.

– Много ли походов совершил сам?

– Ни в одном не участвовал. Все заслуги те другим принадлежат.

– Было ли что особое в момент правления твоего?
– уже сам Бог спрашивает душу ту, приотворяя нам занавес времени того.

– Да, было. Солнце за полночь заходило и темно было везде, словно в темень.

– Это ты про Луну говоришь?

– Да, про нее.

– Было ли что еще?

– Буря сильная была. Гром разрушил многое. Земля когда-то тряслась, и нас море немного потеснило вглубь. Волна была больше судов наших. Это как

раз случилось перед кончиной моей.

– Кто убил тебя?

– Имя не знаю. Но подосланы были Мемфисом. То его рук дело. Мне об том поведали, да уже поздно.

– Признаешь ли ты, что густоту тьмы возвел в рукодеяниях своих на письме оставленных и сжег в сердцах людских последнюю каплю веры в жизнь

другую.

– Да, признаю, - душа горестливо отвечает, - но то делал я не ради только себя. Люди того также хотели и тем самым я им по вкусу пришелся.

– Что ты еще сотворил такого, о чем тут или ранее не сказал?

– Послал убивц к отцу своему, да так не знаю, что с ними стало. Создал свой труд об Ононе и воздал долги своему учителю, павшему под венцом

славы. Освятил себя великой славою и портрет свой в истории запечатлел. Казнь домашнюю свершил. Сгибнула от моей руки жена вторая. Звали ее Нимфора. Позже воздал ей славу нимфы - девы такой, всякую сладость убаюкивающую в теле людском. Закрепил славу бога царя морского и Посейдоном величал. Царство Аида обозначил, но вначале было оно другим именовано. Также, Посейдоном звалось. Это я уже разделил на одно и другое, царя Крита чудищем обозначил. Акрополь свершился под моею опекою.

– Да, "великие" и тебе пришлись дела, - говорит по тому всему Бог и тут же нас упреждает, - не все правдой можно то назвать, о чем сказано. Любит сия душа себе труд других присваивать. Но, возможно, труд ее в этом царстве

подземном что изменит. Давно уж здесь содержится и всяк меня упрашивает на землю вернуть. Да не могу того я сделать. Боюсь за многих, что слову и делу его почин воздадут, а затем и вовсе все в ад спровадятся. А трудом я великим сего императора наградил. Велел ему всякий камень на гору поднимать, а когда достигнет верха, то другой волочить кверху. Издавна труд тот Сизифовым зовется. Правда, не каждому дано понять то, но в конце бесед всех я изложу кое-что дополнительно. Сразу могу сказать только вот что.