Вензель твой в сердце моем...

Он знает ответ. Не «догадывается», нет. Знает. Потому что он уверен: она не прощает врагов. Ведь он прекрасно помнит, как они попрощались. Кати сказала: «Мы не увидимся. А если и увидимся, я не пожму тебе руку». Наверное, потому, что он всегда говорил ей, что она ему как сестра, но когда умерла его родная сестра, он решил уехать. Бросил ее. Оставил в полном одиночестве. А ведь сам когда-то научил золотому правилу, не раз спасавшему ей жизнь. «Единожды предавшему веры нет, а оставлять врага в живых — глупость, соразмерная лишь с суицидом. Плати людям той же монетой, что они протянули тебе». Вот только Реборн не мог остаться: он должен был начинать работать, потому что за обучение ремеслу убийцы надо платить. Платить кровью жертв. И она это знала. Равно как знала и то, что он пытался ее найти — в тот самый год, что она жила во тьме. Он искал ее, но не сумел найти, а она давно уже простила его. Но киллер даже не догадывался о том, что глава семьи Инганнаморте, сказавший ему, что Кати мертва, сообщил новой сотруднице о его поисках, когда заключил с ней контракт. А потому мужчина в строгом костюме искренне полагал, что она его ненавидит.

— Ты сделала родителей своими рабами.

— В точку. Дальше было неинтересно: я просто улучшала разработки и в результате вывела вирус, который способен подчинить человека, попав ему на кожу. А хозяином его станет тот, кто нанесет на свою кожу определенный вид феромонов праймеров. Однако тут тоже есть свой минус — этот вирус имеет свойство разлагаться, и эффект длится лишь двадцать четыре часа. Чтобы его продлить, надо вновь воздействовать вирусом на подопытного. А вот мои старые опыты были куда интереснее. Там мне удалось достичь полного контроля — необратимого. Навсегда.

— Значит, твои родители живы? И они всё еще воспринимают тебя как хозяйку?

— Снова в точку. Жаль, что я не сумею довести вирус до совершенства.

— Это уже не имеет значения. Ты труп.

— Оу, ты думаешь, меня это волнует?

Он знает, что нет. Потому что видит: она и не живет. Эта женщина — лишь оболочка той, с кем он когда-то смотрел на небо. И потому киллер точно знает: на спусковой крючок он нажмет без сожалений. Ведь убить куклу, по недоразумению продолжающую дышать, — это не убийство даже. Это эвтаназия.

— Значит, ты не расстроишься, когда я тебя убью. А теперь ответь, где образец. Я понял, в какую сторону ты «эволюционировала» — в сторону могилы. Так что ты наверняка могла стать и безрассудной, это свойственно людям, находящимся на грани жизни и смерти, и излишне безразличной к последствиям своих действий. Но ты ни за что не потеряла бы свою логику и холодный расчет.

— Я не хочу отвечать. Я хочу сыграть.

— Тогда я попробую понять сам. Вирус не будет спрятан в предмет, который можно переместить — ты бы не допустила, чтобы его случайно куда-то унесли. Также он может быть в довольно опасном месте: в стенах канализации, водопровода, дамбы… Ты наверняка унесла его из лаборатории, несмотря на запрет: теперь тебе на них плевать. Вот только ты не оставила бы его при себе, чтобы распылить на меня.

— Какая самоуверенность! Откуда такой вывод, Реборн?

— Из того, что я мог убить тебя до того, как ты бы распылила вещество. Значит, я достиг бы цели. А ты не любишь проигрывать.

— А-ха-ха, ты прав! Ты чертовски прав, Реборн! Вот только в одном ты просчитался. Я не считаю, что получение тобой вируса — мой проигрыш.

— Почему же?

— Есть причина.

Он пытается ее понять, но не может. А она лишь играет с ним, потому что для ответа время еще не пришло. Когда же оно придет? Когда между телом и душой будет поставлен знак равенства. Именно потому она и не хотела пускаться в бега, чтобы спасти свое детище — вирус полного подчинения. Просто она знала, что от судьбы не уйдешь, а умирать от руки кого-то чужого, совершенно ее не понимавшего, женщина не хотела. Ведь тогда, в далеком прошлом, в детстве, полном улыбок и полетов воздушных шаров, в отрочестве, зеленевшем бескрайними полями и наивными мечтами, в юности, залитой понимающей синевой бескрайнего неба и перезвоном ловцов снов, она верила лишь одному-единственному человеку на свете. И когда он ушел, свет померк. Но вновь разгорелся в миг, когда в ее сознание проникла истина — он искал ее. А значит, тогда он ее не бросил. Он сделал это позже. Когда поверил главе семьи Инганнаморте, сказавшему, что она умерла, и прекратил поиски. Но это было уже не важно. Потому что когда человек умирает, он возвращается в мгновения прошлого, подарившие ему самое большое счастье. А это значит лишь одно. Она замерла в анабиозе, дожидаясь, когда тело отправят могильным червям на корм, а душа сможет вырваться из холодного плена обжигающей жидким азотом боли и вернуться туда, в те дни, когда двое подростков, сидя на большом валуне, смотрели в небо…

— Если ты не проиграешь, отдав мне вирус, почему еще не отдала? Тянешь время? Не хочешь умирать? Не верю.

— Правильно не веришь. Просто всему свое время. Я хочу, чтобы ты принял условия игры, Реборн. Но она тоже эволюционировала, как и я. Это уже не «прятки по подсказкам».

— Тогда что же это?

— «Прятки на веру».

— Конкретнее.

— Ооо, ты заинтересовался! А-ха-ха, я вижу это в твоих глазах — они стали еще холоднее. Слышу в голосе — он стал слегка раздраженным. Ну что ж, ладно. Вот тебе условия. Если ты, не спрашивая, зачем это нужно, и не требуя объяснений, выполнишь три моих условия, я скажу, где вирус.

— Невозможно.

— Ой, ты так категоричен! Может, сначала узнаешь условия?

— Я не играю по чужим правилам.

— А это не мои правила. Твои.

— Сомневаюсь.

— Хотя бы выслушай условия.

— Ну вперед. Выскажись.

— Первое: ты ранишь меня так, чтобы жить мне осталось ровно пять минут. Второе: ты достанешь мой дневник из тайника, на который я укажу после выстрела. И третье: ты ответишь на вопрос, который записан там. Искренне. Умирающему ведь всё равно не выдать потом твою тайну. Так что риск для тебя сведен к минимуму.

Вязкая, липкая, тошнотворная тишина, полная напряжения и борьбы с собой. Нежелание проиграть, лишиться шанса найти запрещенное оружие борется с ненавистью к игре по чужим правилам, а в глазах женщины ясно читается то, что было понятно с того самого момента, как она рассказала о своем прошлом. Вирус Вонголе не найти. И лучший киллер мира мафии это понимает. Что же важнее для него — жизни миллионов людей или его собственный эгоизм и нежелание идти на поводу у оппонента? Но ведь вирус разлагается в течении двадцати четырех часов, значит, опасности нет! Или есть? Кто даст гарантию, что безумный генетик не солгала?.. Решение дается нелегко, а палец на курке сдвигается на пару миллиметров — ровно настолько, насколько и дуло смещается от пола в сторону женщины, ждущей вердикта со скучающим, однако почему-то уже совсем не саркастичным выражением лица. Что изменилось? «Вера». Ведь чтобы получить вирус, он должен ей поверить. Но зачем ей такая мелочь? Это и будет та самая «победа», которой она добивалась, так? Или дело в ином?..

— Хорошо. Если я отвечу на твой вопрос, ты дашь точные координаты местонахождения всех образцов.

— Именно. Ты же знаешь, я всегда была человеком слова.

— «Была» — очень точный временной оборот.

— Есть вещи неизменные.

— Не думаю.

— А я вот знаю.

— Мы не придем к согласию. И меня не волнует твоя точка зрения.

— Потому что ты меня давным-давно похоронил?

Именно. Лучший киллер мафии похоронил своего единственного друга детства вместе с воспоминаниями о ней. И дважды оплакивать смерть одного человека — глупо. А еще он вырос. И мечтать сам уже не хочет. Он лишь со снисходительной улыбкой наблюдает за тем, как мечтают другие, как они тянутся к небесам и достигают облаков или же падают в пропасть. Он же лишь киллер, тот, кто знает, что значит «сила», но не помнит, что такое «вера в чудо». Ведь это наивное детское понятие, которое этот мир вырывает вместе с сердцем и глупыми мечтами о том, чтобы долететь до небес. Вот только этот жестокий целеустремленный мужчина почему-то порой замечает, что хочет помогать тем, кто всё еще надеется сделать сказку былью… Тем, кто умеет верить в чудо, в своих друзей и в то, что небес можно достичь.

— Начали.

— Ладно. Но помни: ты дал обещание. И кстати, вопрос тебе наверняка покажется глупым, но мне нужен ответ. Той мне, что любила улыбаться.

— Я же сказал: я выполню условия.

— Тогда вперед, Реборн. Это ведь неизбежный финал.

Он абсолютно спокоен. Она — средоточие уверенности и веры в правильность происходящего. Ведь она знает, что за всё в этом мире приходится платить, и готова была заплатить с самого начала. Вот только она не ожидала, что жизнь решит сделать ей прощальный подарок, а потому, когда шпион семьи Инганнаморте сообщил, что группу зачистки возглавит Реборн, женщина была рада. Но операция должна была начаться на два дня раньше, и всё это время Кати ждала. Ждала, когда наконец сможет поставить точку. Ради этого она и сделала последнюю запись в дневнике — в том самом, что вела на протяжении всей жизни. Урывками, краткими фразами, отражая самое главное в ее жизни. То чувство, что не смог уничтожить даже год темноты с редкими вспышками флуоресцентных ламп холодного подвала. Веру в чудо.

Черный ствол познавшего цену тысяч жизней пистолета скользит вверх.

Бесконечная темная воронка дула впивается взглядом бездны в зеленые глаза.

Бледный, аристократически тонкий палец застывает на курке.

Усмешка.

Встреча глаз.

Выстрел…

На белом халате начинает расплываться багровое пятно. Генетик оседает на пол и, прижавшись спиной к стене, внимательно смотрит на своего убийцу. Ухмылка слетает с ее губ, уходит вместе с подобием жизни. Женщина улыбается. Совсем как тогда, в детстве, когда ее единственный друг ей точно так же верил. Из раны на животе толчками вырывается живительная влага, но она уже никого не интересует. Киллер ждет слов о том, где дневник, жертва наслаждается вернувшейся к ней на пять минут настоящей жизнью.