Вензель твой в сердце моем...

Мимо нее пронеслась девчушка на велосипеде. Старуха вздохнула, заправила за ухо седые паутинки, выбившиеся из редкого пучка, и улыбнулась. Не воспоминаниям — надеждам на то, что где-то еще жив парнишка, так же лихо рассекавший дороги на военном мотоцикле. Но время взяло свое, отозвавшись болью в изъеденных солью суставах, и старуха двинулась в путь. «Слетай с костей, коррозия! Обращайся в труху! Нечего на мне свои метки ставить, будто на просроченном товаре. Я еще повоюю. На этот раз — с собой и с такой же костлявой, но куда более древней Старухой. Пока воюешь, значит, еще живешь. А как воевать перестанешь, значит, уже и бороться не за что. Всё ушло. Одна могила осталась. А мне на тот свет рановато».

Солнце играло в прятки с облаками, танцуя на старых пыльных окнах переулков яркими бликами. Старуха вышла на широкую улицу и неспешно двинулась по одной ей известному маршруту. А впрочем, она, возможно, и сама не знала, куда несли ее ноги, исколотые сотнями игл спазмов. Мимо неслись на всех парусах прохожие, она всматривалась в их лица, но снова ничего не менялось. А впрочем…

Колонелло.

Старуха замерла, глядя вперед неверящими глазами. Мутная пленка, подернувшая серую радужку, словно растворилась. Глаза заблестели, заискрились, как окна в переулке. Пыльные, но еще живые. Морщинистые пальцы задрожали, сердце сделало тройное сальто, как заправский циркач.

«Колонелло».

По серым камням мостовой бодрой пружинистой походкой шел молодой парень. Светлыми волосами играл ветер, пытаясь вырвать их из плена повязки цвета хаки. Совсем как тогда. Военная форма, расхлябанная, одетая не по уставу, привлекла бы внимание любого командира, но прохожие не обращали на нее никакого внимания. Совсем как в дни, когда глаза старухи не знали, что значит смотреть на мир через линзы очков. Задорная улыбка, руки в карманах, звонкий смех, лучистый взгляд синих глаз, будто в мире нет места ни боли, ни разочарованиям, ни потерям. Совсем как в военной части в мирные времена.

Рядом с парнем лет шестнадцати шла девушка. Черные волосы развевались на ветру, пластиковые очки, сдвинутые на лоб, удерживали их от превращения девушки в призрак Садако. Спортивная одежда не стесняла движений, обувь невесомо касалась серых булыжников, не издавая ни звука: поступь разведчика слышать никому не позволено. Она сосредоточенно хмурилась и поджимала губы, слушая болтовню спутника, но в карих глазах, чистых, как родниковая вода, но теплых, будто парное молоко, россыпью бриллиантов искрилось неподдельное счастье. Она хмурилась для проформы или просто по привычке, и спутник знал об этом, оттого и смеялся, глядя на попытки девушки скрыть хорошее настроение за маской.

«Лар».

Старуха стояла не шевелясь, глядя на приближающихся призраков. На ожившие грёзы. На историю, сошедшую с ленты кинопленки и решившую пробиться в реальность. Колонелло что-то сказал, и Лар улыбнулась. Тепло и приветливо. Одному ему. Но тут же отвесила парню подзатыльник и велела топать вперед, не отвлекая ее от важных размышлений, на что получила в ответ: «Будешь много хмуриться — морщины появятся, кора!»

Прошлое вернулось в настоящее. Ворвалось в размеренное бытие вихрем величайшей мистификации. Это их дети? Это их двойники? Это галлюцинация усталого разума старой женщины, наивно ждавшей чуда, но не верившей в чудеса?

— Эй, Лар, а помнишь, как мы втроем здесь жили? Когда часть базировалась в Мадриде, перед одной из операций. Интересно, тот дом еще стоит или уже снесли?

— Это давно было, наверняка снесли. От тех времен уже ничего не осталось.

— Да… Мы даже документов не нашли о наших однополчанах. Интересно, а сестрица?..

— Колонелло, это было слишком давно. Она уже наверняка о нас забыла, если еще жива. Вышла замуж, родила, как и мечтала, пятерых детей и забыла о военной службе.

— И наверняка до самого конца слушала пластинки на том патефоне…

— Не впадай в меланхолию, тебе это несвойственно. Наверняка она прожила яркую, счастливую жизнь, ни от кого не скрываясь, в отличие от нас. Она никогда не пряталась от мира, вот и не оскорбляй ее память тоской. Помнишь, что она перед заданиями всегда говорила?

— «Умереть можно только тогда, когда никому ничего не должен, так что не смейте помирать: вы мне еще не вернули должок! И я никогда у вас оплату не возьму». Я до сих пор должен ей те деньги, кора! А еще я должен ей свое возвращение.

— Поздно. Нам с ней уже не расплатиться. Мы не можем вернуться такими. Даже если она еще жива.

— А она обещала нас дождаться…

— Колонелло, прекращай! Хватит нагонять уныние! У нас, вообще-то, еще дел по горло!

— Ты как всегда прячешься от самой себя за маской ледышки, хех.

— Прекращай заниматься анализом моей личности! Лучше бы о деле подумал, болтун!

— Лар, тебе всё равно не заставить меня замолчать, ты же знаешь, кора!

— Уймись, вот вернемся на базу, и я устрою тебе хорошую взбучку! Дай мне сосредоточиться: я думаю.

— Да ладно тебе, всё равно до вечера у нас дел нет. Считай, выходной! Может, лучше потренируемся?

— Всенепременно. На базе. Вобью в тебя подзабытое правило не дурачиться в дни заданий! А впрочем, если хочешь потренироваться прямо сейчас, вперед — сто кругов вокруг города!

— Лар, а ты та еще садистка, как я погляжу… Ладно! Но только наперегонки, кора!

— Колонелло… Ай! Не смей руки распускать! Ну держись! Сейчас я тебе устрою!..

Старуха отошла к стене. Губы растянулись в широкой, счастливой улыбке. Мимо нее промчались, как и множество зим назад, ее названые брат и сестра. Не двойники, не потомки, не иллюзии. Они сами. Колонелло смеялся, уворачиваясь от ударов Лар. Лар прятала улыбку за поджатыми губами и не слишком старалась поймать парня, чтобы не закончить игру раньше времени. Они словно застыли в прошлом, как город проходил сквозь время неизменным, лишь накапливая знания, но не искажая ими собственную душу. И всё же город оставался на месте, а они мчались вперед на всех парусах. Чудо? Фокус? Галлюцинация? Отнюдь. Просто эти люди приостановили бег времени, а теперь оно гналось за ними по пятам.

— С возвращением, — прошептала старуха, глядя вслед призракам прошлого, вторгшимся, наконец, в настоящее. — Спасибо, что сдержали обещание. На этот раз будьте счастливы.

Ее взгляд медленно гас, затягиваясь мутной пеленой, будто песочные часы ее жизни разбились, засыпая душу прощальным пеплом. Улыбка исчезла, растворившись в небытии, растаяв в слишком ярком, непохожем на другие дне, как рафинад в горячем чае. Плетьми повисли руки вдоль тела, словно срубленные лианы.

Но ее пальцы на секунду отказались дрожать.

— И прощайте.

Медленно, не спеша, скрипучие суставы разогнулись, стряхивая с себя шелуху соли. Побежала кровь по венам, слишком быстро разнося по организму ржавчину прощания. Сотни игл прокололи мышцы, вызывая монотонную, тягучую, неизменную боль. Полуслепые глаза замерли на парке, видневшемся неподалеку, и старуха отправилась туда, в мир зелени и тишины, спокойного и ровного течения времени. К скамейкам.

Проносились мимо автомобили, пытали громкими разговорами свои телефоны вечно занятые прохожие. Предавались ностальгии старики, выбравшиеся на пару часов из кокона одиночества. Она же шла к лавочкам, на которых никогда прежде не сидела, и думала о том, что старые кошки долго не живут. Их разъедает коррозия времени.