Вера Каралли – легенда русского балета

Собинов же испугался по-настоящему; хотя, как показалось Вере, его отчасти позабавила поза, в которой она, высоко задрав травмированную ногу, уселась на гостиничный диван. Собинов вызвал врача; врач констатировал возможное растяжение сухожилия и предписал на несколько дней постельный режим. После ухода врача Вера, откинувшись на подушки, испытала глубокое облегчение, как будто ее избавили от необходимости самостоятельно решать чрезвычайно трудную задачу. Она и сейчас не была вполне уверена в том, не нарочно ли поскользнулась, но, разумеется, ничего не сказала об этом Собинову. Она понимала, какой он ответственный человек, какой дисциплинированный и надежный, и знала, что он ожидает и от остальных проявления тех же качеств. Еще в Москве Вера успела насмотреться на то, как тщательно готовится певец к каждому выступлению: влажные компрессы, чай на антоновских яблоках, долгие часы медитаций на диване в собственном кабинете.

«А не попробовать ли горячий влажный компресс?» – в шутку предложила она. Собинов рассмеялся, да так сильно, что не удержалась от смеха и Вера. Весь день она пролежала в гостиничной постели, прислушиваясь к шумам и голосам, доносящимся с улицы через полуоткрытое окно, к однозвучным выкликам уличного разносчика, тогда как Собинов хлопотал над ней. В конце концов Вера встала и объявила несколько обескураженному Собинову, что ей необходимо подышать свежим воздухом; уж несколько шагов вдоль по улице ей вполне по силам. Собинов повез ее в Булонский лес, и там, в летнем кафе, Вера объявила певцу, что театром Шатле и Парижем в целом уже сыта по горло. Он, Собинов, может немедленно увезти ее куда ему вздумается; правда, только не в Москву – туда (а значит, и в Большой) она возвращаться сейчас не хочет. Чтобы созреть для возвращения, ей понадобится определенное время.

Собинов ни о чем не стал спрашивать; он заметил, как вздрогнула Вера, когда ей на мгновение показалось, будто на берегу пруда поблизости от кафе появился Дягилев в сопровождении Анны Павловой. «Он разозлится на меня», – пробормотала она, поглядев на Собинова тем же по-детски испуганным взглядом, что и при их первой встрече за кулисами Большого. Собственное поведение казалось ей несколько фарсовым, и не исключено, точно так же относились к этому ее коллеги и, может быть, даже Собинов – но в любом случае решение она приняла. Париж был ее мечтой, и эта мечта осуществилась; Париж снился ей, и она его повидала; но сейчас этот сон превратился в кошмар, от которого следовало как можно скорее очнуться.

И все же, в последний раз проезжая вместе с Собиновым по улицам и бульварам Парижа до Северного вокзала, куда Вера прибыла всего несколько недель назад, полная надежд и ожиданий, она испытывала тихое разочарование. И тот факт, что дрожки все же не проехали по набережной, на которой стоит театр Шатле, принес ей некоторое облегчение и помог заглушить укоры совести – ведь как-никак Вера своим внезапным решением об отъезде подвела всех, кто на нее так или иначе рассчитывал.

С Собиновым по России

В Большом театре, узнав о взбалмошном решении Веры покинуть парижскую труппу, недоуменно качали головами, но никаких длительных последствий этот своевольный поступок, к счастью, не имел. О триумфальном выступлении Веры в «Павильоне Армиды» еще не забыли и в Москве. В конце сезона она вновь танцевала двойную партию в «Лебедином озере». На этот раз не с Мордкиным, прямо из Парижа отправившимся вместе с Анной Павловой в гастрольное турне по США и Англии, где выдающейся балерине предстояло впервые выступить с собственным ансамблем. Отсутствующего Мордкина заменил Горский. По окончании спектакля в артистическую уборную к Вере пришел Собинов. С букетом роз. Это были точно такие же темно-красные розы, как те, что он прислал ей когда-то вместе с билетами в ложу. Их роман, чувствовала Вера, после той ночи у него в гостинице стал по возвращении из Франции прочнее, и сейчас она ожидала (и вместе с тем побаивалась) предложения руки и сердца. Розы и подчеркнутая театральность, с которой они были вручены, обеспокоили ее еще сильнее. Однако до сих пор Собинов ни разу не делал ни малейшего намека на то, что собирается узаконить их отношения, а самой Вере нравились нынешние узы – крепкие, но далеко не тугие, а значит, не мешающие ей вести себя в соответствии со своей порывистой натурой.

Собинов уселся, придвинув кресло к трюмо, и следил за тем, как Вера с помощью камеристки переодевается за ширмой. Уже уходя, он сказал, что, когда сегодня видел ее в «Лебедином озере», уже не в первый раз испытал ощущение, будто она сама является и Одеттой, и Одиллией одновременно. Рахманинов, по словам Собинова, в частной беседе указал ему на парадоксально неоднозначное двуединство этого музыкального и сценического образа. В этом, заметил композитор, есть нечто неизъяснимо притягательное, и заодно признался, что та же парадоксальная неоднозначность, то же, строго говоря, двойничество присуще и ему самому. Вот и Вера, сказал теперь Собинов, кажется ему точно такой же. Высвободив из букета розу, он вплел ее балерине в волосы.

– Я, – сказал он, – в равной мере люблю и Одетту, и Одиллию. Ты ведь никогда не оставишь меня, моя прелесть?

Вера в недоумении спросила, с чего у него вообще появились подобные подозрения. Собинов, смущенно засмеявшись, пожал плечами.

– Да так, просто пришла в голову нелепая мысль. Я зря пошел на спектакль, – неожиданно заявил он, – лучше было бы дождаться тебя по окончании спектакля у служебного выхода; именно так и надо себя вести влюбленному почитателю.

Однако за кажущейся веселостью сквозил в его словах чрезвычайно серьезный обертон, и Вера запомнила это надолго. А в данный момент просто-напросто обняла певца. Молча.

Наутро, после завтрака, Собинов развернул на столе карту России. Накануне, перед вечерним походом в театр, певец встретился с молодым импресарио Резниковым, которому он симпатизировал, и вдвоем они разработали дерзкий план, самые общие контуры которого Собинов вынашивал уже давно. Гастрольная поездка по всей России-матушке! Сначала – короткий марш-бросок на запад, в Варшаву, а потом – в Поволжье, в Сибирь и на Дальний Восток! Ему хотелось побывать повсюду, где еще ни разу не слышали его волшебного голоса. И Вера обязательно должна отправиться в турне вместе с ним!

Вера рассмеялась, сочтя это столь же сумасбродной мыслью, как вчерашний разговор с подачи Рахманинова о двуединстве Одетты и Одиллии. Такое турне затянется на долгие недели, если не на целые месяцы, возразила она, – и как же он, Собинов, себе это представляет?..

– Прекрасно представляю, – ответил певец. Речь же не идет о том, что нужно сорваться с места завтра или послезавтра. Или хотя бы через месяц. Предстоит грандиозная подготовка, причем все хлопоты берет на себя Резников. Начало будущего года – вот какая дата представляется ему, Собинову, вполне реальной.

– А я? – спросила Вера. – А как быть с Большим?

Однако Собинова было не вразумить. С карандашом в руке он прошелся по всей карте, отмечая на ней бесчисленные (как показалось Вере) города, о существовании многих из которых она даже и не слышала. Он обо всем договорится, заверил ее Собинов, в том числе и с дирекцией Большого, которая просто не посмеет ему отказать. Главное, чтобы согласилась сама Вера.

Вера поняла, что говорит он совершенно серьезно, вспомнила еще раз про букет, с которым он явился к ней в артистическую уборную накануне, и сообразила, что речь идет не о по-прежнему страшащем ее предложении руки и сердца. Еще не о нем. А о совершенно фантастическом приключении, потому что, чуточку собравшись с мыслями, Вера восприняла намеченное гастрольное турне именно так. Забавно, однако же, что он, такой самостоятельный и даже властный, с такой легкостью поддается на уговоры других людей. Или они – сначала Рахманинов, а затем и Резников – сумели затронуть в его душе уже и без того натянутую струну? Собинов скатал карту в рулон, поглядел, как через подзорную трубу, на Веру и спросил, угодно ли ей знать, что он сейчас видит в окуляр. И тут же поспешил ответить сам: он видит их двоих на пароходе, скользящем по глади Байкала, великого сибирского озера, если даже не моря. Там он будет петь столь прекрасно, как это ему еще ни разу не доводилось делать в России. И петь он будет лишь для нее. Точь-в-точь как в Лондоне и Париже. Но на этот раз его услышит вся Сибирь – и даже осетры, даже прославленные байкальские омули высунут голову из воды, чтобы послушать его пение.

Вера еще не прониклась идеей этого турне, у нее были собственные мечты и планы. Только Собинов вовсе не был бесплодным мечтателем и фантазером. Едва наметив себе какую-нибудь цель, он прокладывал к ней кратчайшую прямую дорогу. Месяцы, оставшиеся до Рождества, пролетели быстро; но и подготовка к предстоящим гастролям приобрела за это время совершенно конкретные очертания. Причем Собинов в нетерпении поторапливал и без того бойкого импресарио с организацией концертов (включающей в себя, разумеется, и предварительные переговоры). В сочельник Собинов ликуя показал Вере у себя в кабинете практически полный перечень городов, в которых ему предстояло выступить. Не хватало только Иркутска – тамошних организаторов Резникову еще только предстояло расшевелить. За окошком пускали в московское небо первые шутихи, на Тверской бульвар торжественно ниспадали россыпи разноцветных звезд. В гостиной уже собрались на праздник близкие друзья Собинова. В дверь кабинета просунул голову Рахманинов: а что это, мол, так задерживаются хозяева дома? Или они уже пакуют чемоданы?