Вербалайзер (сборник)

– Не поворачиваться, смотрите на меня, – одернул Григория сержант-пограничник.

– Гриша, ну что ты там, вылет через двадцать минут, – с перепойной хрипотцой крикнул Толя-руководитель.

Ответить Григорий не успел, потому что увидел, как погранец перестал смотреть в его паспорт и снял телефонную трубку, прикрыв стеклянное окошечко – от подслуха. Это настораживало. Через пять минут стояния между землей и небом Григорий изнемог от тревоги и стал помахивать кистью опущенной руки тем, кто только и мог сейчас вмешаться в его судьбу – Анатолию и Сергею. Анатолий куда-то двинулся и еще через пять минут вернулся. Григорий мгновенно обострившимся до кошачьего слухом уловил:

– Что-то у него с паспортом, ждут. – Это Толик.

– Да хер бы с ним, пусть остается, прилетит следующим рейсом, послезавтра. – Это Сергей.

Так.

– Ёбу дался? У него чемодан.

– Улетит самолет-то.

– Подождем.

Еще через пять минут, в течение которых Григорий очень явственно представлял себе свое будущее расстройство, забыв даже о текущем отчаянии, а также тайное довольство матери, брямкнул пограничный железный телефон. Сержант кивнул в трубку, шмякнул штамп и протянул Григорию его «серпастый и молоткастый». «Сука Маяковский», – подумал Григорий, второй раз кряду оскорбив довольно великого поэта.

– Ну давай, давай, товарищ Нетте, – имея в виду чемодан с бесценным грузом, квакнул осипший со страху Толик, – побежали.

Сергей уже бежал далеко впереди. Григорий не побежал, но не из-за проснувшегося чувства собственного достоинства, нет, – с таким чемоданом бежать никак невозможно.

А с паспортом все было просто – с Григорьева документа начиналась новая серия, а у группы была еще старая, вот погранец и пробдел. По отношению ко всем остальным участникам этого эпизода данный глагол должен быть изменен так: прошедшее время, множественное число, несовершенный вид, корень без приставки, с добавлением девятой буквы русского алфавита между двумя звонкими согласными.

Кроме молодых туристов этим рейсом в Мадрид больше никто не летел. Две сумасшедше красивые стюардессы – таких великолепных ухоженных баб Григорий видел только в журнале «Penthouse», где они были еще и голыми – разносили напитки – соки, пиво! – бесплатно. До Варшавы расписали пульку.

В Польше было военное положение, поэтому, пока заправляли самолет и загружали в него контейнеры с обедами, пришлось стоять на ветру посреди летного поля. Неинтересно, но мерещились всякие завидные ужасы – броневики, патрули и комендантский час. С одной стороны, поляки вызывали сочувствие – ну как же, борцы за западные свободы. С другой, вполне имперская душа Григория возмущалась против попытки ляхов уползти из-под русской пятки. Кой хрен, в конце-то концов? «Мицкевич лях, Костюшко лях… Извечный спор славян между собою… Да будь ты хоть татарин…» Григорий бормотал Пушкина, удивляясь тому, что польские его предки никак не влияют на великодержавно-империалистически-шовинистическую оценку им хроники текущих событий. Он еще не знал тогда, что вернее всего антисемитом и юдофобом становится крещеный еврей, что дед служил в НКВД и охранял перед войной пленных поляков, а другой дед во время оно перестрелял под Смоленском колхозное правление в стиле Макара Нагульнова… В общем, яблонька от вишенки недалеко растет. Но это будет потом. Сливка и грушка – это уже чехи; там пока, после 68-го, было тихо.

Обед над Центральной Европой был плотным, и немедленно после него всем захотелось пить. Кроме того, к обеду почти что все взяли по паре дринков – кто коньячку (плохого), кто виски (еще хуже). Испанские красотки выкатили тележки с водами-соками, народ насладился, а через пятнадцать минут был предъявлен счетец на восемьдесят с чем-то долларов, – каждый дринк во время обеда и после него – доллар; кто же знал, что халява не бесконечна? Даже при том, что официальный обменный курс Госбанка был 66 копеек за доллар, сложности возникли немалые. Никаких долларов ни у кого просто не было. Совзнаки предстояло обменять уже в Мадриде по заранее подписанному чеку на песеты, – какие баки? (Да-да, они тогда так назывались.) Руководитель Толик предложил Григорию, опять-таки как владеющему языками, пойти и договориться с экипажем. Ему пришлось улыбаться командиру и второму пилоту, как проститутке, забывшей кинуть в сумочку презервативы. Заплатим, конечно, заплатим, но только в Мадриде, ОК? Григорий не знал, что в Барселоне будет пересадка. Командир сказал, что они подумают. Через пять минут одна из стюардесс, чуть выставив профессионально круглую коленку, поведала, что волноваться не надо – экипаж угощает. Еще через минуту на коленях пилотов сидели трое советских девчушек, сладостно выпевая «Подмосковные вечера» – комсомольская закалка: если надо убить – убей, партия сказала «надо» – дай! Автопилот подпевал подозрительным гудением, жалея, вероятно, что у него нет ничего, на что можно было бы плюхнуть упругие советские округлости.

Проходя таможню в Барселоне, Григорий опасался ненужных вопросов про норму ввоза-вывоза, однако серьезно пахнущий чесноком и винищем дедок под форменным кепчариком презрел предательски звякающий чемодан, с интересом копошась в кейсике какого-то голландца. Толик и Сергей для поддержания реноме платежеспособности советских людей решили премировать экипаж двумя бутылками «Столичной» из общих запасов. Как… ну понятно, как кому, дело поручили Григорию, – идеалы, мол, международной солидарности требуют.

– Ладно, отмажу, – устало сказал он, рискуя нарваться впоследствии на стукаческую кляузу.

Бен Ладен и Басаев были тогда еще никому не известны, хотя как раз в Испании баски бабахали тротиловый эквивалент вполне регулярно, поэтому иностранный гражданин Григорий с двумя бутылками в руках совершенно спокойно пересек в обратную сторону таможню и погранконтроль, прошел через летное поле к самолету, поднялся по приставленной к пилотской кабине лесенке, приоткрыл дверцу и с улыбкой той же проститутки, все же одолжившей презики у товарок, вручил московские сувениры. Пилоты ухмылялись, но были довольны – тогда в Европе русская (советская) водка стоила недешево. Остаточная убежденность в необходимости «держать границу на замке», в «не пропустим!» и вера в подвиги Карацупы улетели куда-то, как улетает московский тополиный пух от юго-западного предгрозового ветерка, чтобы совсем исчезнуть под омывающими город и умученную духотой душу потоками грозового ливня.

Короткий перелет уже на «Боинге» до Мадрида, прибыли! Аэропорт Барахас в ту пору – не больше подмосковного Быково; если и производил впечатление, то только своей сугубой провинциальностью. Бог ты мой, какое же все не такое, как там – у них… У кого это – у них? Ну да, ну да – у нас же! Это у них – не такое… Красиво… Воздух какой чужой… Еще б не быть ему чужим – весь центр Мадрида пропах пивным выхлопом, чадом от жареных сосисок и дымом настоящих сигарет . Красот, кроме реклам – что тоже! – в ночной темноте было не разглядеть. А сама темнота – не холодная, как в Москве; не липкая, как в Сочи; не крепкая, как на родных просторах , как тьма отключки после литра – темнота была похожа на смуглую руку в изношенной черной перчатке тонкой замши, с блеском пары старинных перстней на безымянном и мизинце. Проститутки у подворотенок стояли старые и страшные. Крошечная гостиница обволокла отличным бельем и запахом кофе.

Реставрация королевской власти уж несколько лет как состоялась в Испании, но положение королевской семьи не было еще настолько незыблемым, чтобы ей, семье, не приходилось завтракать в зале, отделенном от проходящей по дворцу толпы туристов только бархатным занавесом, – в щелку видно. Дворец, Пласа Майор, Площадь Испании с Дон Кихотом и Санчо у памятника Сервантесу, Прадо – и все – даже и ПРАДО, ПРАДО-О-О-О! – за один день. Григорий чуть с ума не сошел, поняв, что в этом музее залы – залы! – Гойи, Тициана, Веласкеса, Мурильо, Рембрандта и Рафаэля. Про Рубенса даже смешно говорить. Эрмитаж, Русский музей и Третьяковка обвалились в его понимании на уровень Пензенского краеведческого, – даже стыдно стало. Как за Брежнева на фоне Форда или Миттерана.

Никто не собирался угощать советских гостей местными разносолами, кочинильяс, хамон и гаспачо остались в теории, испанская копченая колбаса к завтраку давала четкий отпечаток на тарелке. Денег же на зайти в соблазнительные двери под вывесками «CERVEZA – TAPAS» не было и в помине – стало ясно сразу. А что-то купить-то – на что? Проще всех проблему с покупками решил руководитель Толик – в первом же магазинчике он закупил на сколько было испанского мохера в мотках, забил им чемодан, чем оправдал поездку вдвое.

Вечером хозяин гостиницы, низенький, толстый и смуглый, угощал русских дешевым винцом – по стаканчику. Русские, естественно, добавили своего, а хозяину налили полный высокий стакан водки, из которого тот, ко всеобщему восторгу, часто прихлебывал и не морщился. Может, он привык джин-тоник лакать, кто его знает? Но итог был предсказуем: в окончание мероприятия две немолодые горничные, бережно обняв, сопроводили хозяина до отличной новенькой машины, усадили его за руль, поставили его ноги на педали – и он поехал, мгновенно потерявшись из виду на шестирядной авениде, по которой со светофоров стартовали невиданные японские мотоциклы, горячась вверх на задних колесах. Местных гаишников никто не видел, – эх, у нас бы так!